После нам стали задавать вопросы и отдавать приказы. Заключенный, говоривший на венгерском и немецком, служил переводчиком. Стоило мне что-то сделать, как Мириам в точности это повторяла.

– Каждый раз, как я за тобой повторяю, они что-то записывают, – прошептала она. – Пытаются понять, кто из нас главная.

Конечно, главной была я, это никогда не менялось. И вчера, после моего бунта у татуировщика, они поняли, что со мной могут быть проблемы.

Мы просидели там около семи часов. Каждая секунда была отвратительна. Наконец нам разрешили одеться и вернуться в барак к ужину – паре жалких кусочков черного хлеба, сантиметров по пять каждый.

Днем медсестра заставила нас учить песню на немецком. Песня гласила: «Я юный немец, если нет – фу!». Она сказала нам встать в хоровод, а одну девочку поставила в центр. Надо было ходить вокруг девочки и петь: «Фу, фу, фу!».

– Гадкие, грязные жиды! – кричала медсестра. – Свиньи!

Она обожала эту песню. Потому что в ней говорилось, что мы, дети, отвратительны. Мы ненавидели эту медсестру и между собой называли ее Змея. У нее были толстые ноги и длинная черная коса. Змея продолжала нас мучать:

– Ну, скажите, кто вы?

Мы не отвечали. Но она и не ждала ответа.

– Думаете, вы такие умные, раз еще не померли? Ничего, скоро помрете. Мы вас всех убьем.

Первые пару дней мы с Мириам плакали не переставая. Но мы быстро поняли, что слезами тут не поможешь. Мы старались быть бесчувственными. Мы словно омертвели.

Главное было выжить. Мы знали, что обязаны жизнью экспериментам. Из-за счастливой случайности природы.

Жизнь в Освенциме можно сравнить с автокатастрофой, которая длится вечность. Каждый день происходило что-то ужасное.

В течение первых двух недель нас с Мириам побрили налысо. У нас, как у всех остальных в бараке, были вши. Вши, как я тогда узнала, откладывают личинки в человеческих волосах. И могут перемещаться с одной головы на другую. Единственный способ избавиться от них – помыть голову специальным шампунем и каждый день причесываться частым и острым гребешком. У нас ничего из этого не было, поэтому вши распространились по всем людям, кроватям и одежде, и спастись от них было невозможно. Вши и гниды поселились в наших одеялах, матрасах и платьях. Мы все постоянно чесались. И вши никуда не делись даже после бритья! Мы с Мириам снимали вшей друг с друга и старались придавить их ногтями.

Раз в неделю мы пользовались еще одной привилегией близнецов – душем. Каждая из нас получала по куску мыла, и мы шли раздеваться в огромную душевую, и мылись, пока нашу одежду дезинфицировали. Позже я узнала, что химикат, которым обрабатывали нашу одежду – циклон Б, – использовался в газовых камерах Освенцима. Нацисты мешали циклон Б в форме серо-синих таблеток с синильной кислотой и диатомитом, чтобы убивать сотни людей в газовых камерах. Его запах я и почувствовала в первый день в лагере – его и запах горящей плоти. Такое никогда не забудешь.

Мы с Мириам держались вместе, как и всегда. Прежде чем пойти в душ, мы вставали в ванну, наполненную беловатой жидкостью. Она обжигала ноги и оставляла на них красные пятна. Иногда надсмотрщики протирали наши тела и головы, обжигая глаза дезинфицирующим средством. Сорок-пятьдесят близнецов мылись одновременно. Доктор Менгеле хотел, чтобы мы оставались чистыми, и иногда говорил ассистентам, что надо почистить наш барак.