Тогда же я решила, что ни за что не буду делать то, что мне прикажет охрана. Создам им как можно больше проблем.

Всем пленникам делали татуировки. Нам сказали выстроиться в ряд и оголить руки, чтобы они выжгли номер прямо по живому, с острой, адской болью.

Но я больше не собиралась быть послушной овечкой. Когда настала моя очередь, я принялась толкаться и пихаться. Эсэсовец схватил меня за руку, и в его цепкой хватке меня как прорвало.

– Я хочу к маме! – кричала я.

– Стоять!

Я укусила его за руку.

– Пустите меня к маме!

– Завтра отведем тебя к ней.

Я знала, что он врет. Они только что вырвали нас у нее из рук, зачем им воссоединять семью завтра? Понадобилось четыре эсэсовца, чтобы удержать меня. Они нагрели на огне кончик инструмента, похожего на ручку, обмакнули его в синие чернила и принялись царапать мне левую руку, выводя надпись: A-7063. Четверо держали меня, пока накаляли железный наконечник на открытом огне, обмакивали в синие чернила и выжигали по живому на левой руке номер: А-7063.

– Перестаньте! – кричала я. – Мне больно!

Я так сильно дергалась, что удержать меня на месте было невозможно, и цифры вышли немного смазанными.

Мириам была следующей. Она не сопротивлялась, как я, и ее номер – А-7064 – вышел идеально ровным.

Мы шли к баракам – нашему новому жилищу – с опухшими от боли руками. По дороге мы увидели несколько людей, которые больше напоминали скелеты, в сопровождении эсэсовцев с большими собаками. Пленники возвращались с работы. Какой труд так их истощал? Они были больны? Их морили голодом? Воздух был пропитан этим отвратительным запахом жженых куриных перьев, все в лагере выглядело серым, мрачным, безжизненным. Опасным. Не помню, чтобы где-то поблизости были трава или деревья.

Наконец мы прибыли в барак в лагере II-B, лагере для девочек Биркенау, известном как Освенцим II. Раньше это была конюшня. Было грязно. Воняло хуже, чем на улице. Внизу не было окон, через которые внутрь проникал бы свет или воздух, они были только у нас над головами, отчего стояла невозможная духота. Посреди барака стоял длинный ряд кирпичей, служивший скамейкой. В конце барака был туалет, еще одна привилегия близнецов – нам не надо было идти в огромный общий туалет на улице. Всего было несколько сотен близнецов 12–16 лет. Мы увидели и дочек мадам Ченгери, но тогда мы с ними не заговорили.

В первый вечер венгерские близнецы, которые прибыли раньше нас, показали нам трехъярусные кровати. Мы с Мириам оказались на нижнем ярусе.

Когда настало время ужина, все дети побежали к выходу. Состоял ужин из двух с половиной кусков черного хлеба и жидкости коричневого цвета, который все назвали «фальшивым кофе». Мы с Мириам переглянулись.

– Мы не можем это есть, – сказала я одной из венгерских близняшек.

– До завтра больше еды не будет, – сказала она. – Так что лучше уж ешьте.

– Это не кошерная еда.

Дома, на ферме, мы ели только кошерную еду, которая отвечала еврейским законам питания, над ней папа каждый раз читал благословение.

Близнецы рассмеялись, но это был не добрый смех, их смех говорил: «Ну и дурочки». Они жадно набросились на хлеб, который мы с Мириам им отдали.