Это было непонятное и шумное место. Собаки лаяли. Эсэсовцы выкрикивали приказы.

И люди кричали. От боли.

Смятения.

Отчаяния.

Плач, плач, плач. Дети плачут, потому что их разлучили с родителями. Родители плачут, потому что у них отняли детей. Рыдания напуганных и растерянных. Рыдания тех, кто понял, что сбылись их худшие кошмары. Плач и крики сливались в симфонию абсолютной, невыносимой боли человеческих потерь, скорби, страдания.

Казалось, я видела это все со стороны. Перед глазами мелькали колючая проволока, яркие лампы, ряды зданий. Эсэсовцы прочесывали толпу прибывших, как будто что-то искали.

Внезапно я пришла в себя. Я огляделась; Мириам дрожала рядом со мной. Но где же папа? И старшие сестры, Эдит и Алис? Я в отчаянии завертела головой, мертвой хваткой вцепившись в маму и Мириам. Папы с сестрами нигде не было. Проведя четыре дня в такой тесноте с ними, я испугалась, когда они внезапно исчезли.

Я больше никогда их не увидела.

Я крепко сжимала мамину руку. Мимо нас пробежал эсэсовец, выкрикивая:

– Zwillinge! Zwillinge!

Он пробежал мимо, резко остановился и вернулся к нам. Он переводил взгляд с меня на Мириам, с моего платья на ее.

– Они близнецы? – спросил он маму.

Она помедлила.

– А это хорошо?

– Да, – ответил офицер.

– Они близнецы, – ответила мама.

Офицер молча схватил нас с Мириам и оторвал от мамы.

Мы кричали и плакали, умоляли дать нам остаться с мамой. Но немецкий солдат не обращал внимания на наши мольбы. Он тащил нас через железную дорогу, все дальше и дальше от платформы. Я обернулась и увидела маму, протягивающую к нам руки, рыдающую от отчаяния. Один из солдат схватил ее и бросил на землю с другой стороны платформы. Мама исчезла в толпе.

Все произошло так быстро. Охрана разделила людей на платформе на две группы. В одну попали молодые мужчины и женщины, в другую – люди постарше и дети. Мы с Мириам вцепились друг в друга; нас привели к группе, состоящей из тринадцати пар близнецов, приехавших на нашем поезде: двадцать шесть детей, все напуганные и растерянные.

В нашу группу привели мать одних близняшек. Я ее узнала! Это была мадам Ченгери, жена хозяина магазина в Шимлеу-Силванией, города неподалеку от нас. Ее дочкам было восемь, когда мы приезжали в их магазин, мадам Ченгери с мамой обсуждали, как тяжело воспитывать близнецов. Мадам Ченгери и ее дочки остались в нашей группе. Почему ей разрешили пойти с нами, а нашей маме нет? Но времени размышлять над этим у меня не было.

Полчаса спустя эсэсовец отвел нас к одному из зданий у колючей проволоки. Как только мы вошли, нам приказали раздеться. Я снова будто оцепенела. Это же просто ночной кошмар, это не наяву, да? Все это прекратится, как только я открою глаза, и мама обнимет меня и успокоит, да? Но нет, это был не сон.

Нам всем обрезали волосы. Парикмахер сказал нам, что у близнецов была особая привилегия: в отличие от остальных, нас не брили. К счастью, я успела начать учить немецкий, и могла кое-что понимать. И когда наши косы безжизненно падали на пол, я не чувствовала никакой привилегии.

Потом нас отправили в душ. Нашу одежду обработали каким-то химикатом против вшей и вернули обратно. Возможность носить свою одежду тоже была «привилегией» близнецов. Мы с Мириам надели наши платья, но теперь у них на спинах были огромные красные кресты. Это совсем не казалось привилегией. Я знала, что евреев в гетто заставляли носить желтые звезды – мы носили красные кресты, чтобы мы не могли сбежать.