Шарло сидел на том же самом месте: он склонился над книгой. Матье подошел к нему и провел рукой по его волосам.

— Ты портишь себе глаза.

— Я не читаю, — сказал Шарло. — Я думаю.

Он поднял голову, и его толстые губы едва заметно раздвинулись в улыбке.

— О чем ты думаешь?

— О своем магазине. Интересно, его разграбили?

— Маловероятно, — успокоил его Матье. Он показал рукой на темные окна мэрии.

— Что они там делают?

— Не знаю, — ответил Шарло. — Там давно уже тихо. Матье сел на ступеньку.

— Не очень-то хороши наши дела, а? Шарло грустно улыбнулся.

— Ты вернулся из-за меня? — спросил он.

— Мне тошно. Я подумал, что тебе, возможно, нужна компания. Это бы меня устроило.

Шарло, не отвечая, покачал головой.

— Хочешь, чтобы я ушел? — спросил Матье.

— Нет, — сказал Шарло, — ты мне не мешаешь, но и помочь не можешь. Что ты можешь сказать? Что немцы не дикари? Что нужно сохранять мужество? Все это я и сам знаю.

Он вздохнул и осторожно положил книгу рядом с собой.

— Только если б ты был евреем, ты смог бы меня понять.

Он положил руку на колено Матье и извиняющимся тоном пояснил:

— Это не я боюсь, это страшится внутри меня моя национальность. С этим ничего не поделаешь.

Матье замолчал; они сидели бок о бок, молчаливые, один растерянный, другой никому не нужный, они ждали, когда их поглотит темнота.

Был тот час, когда предметы теряют свои очертания и тают в зыбком тумане вечера; окна скользили в полутьме долгим, едва приметным движением, комната была легкой шлюпкой, она блуждала; бутылка виски казалась ацтекским божком, Филипп — длинным бесцветным растением, чуждым опасений; любовь была гораздо больше, чем любовь, и дружба была не совсем дружбой. Невидимый в тени Даниель говорил о дружбе, он весь обратился в теплый и спокойный голос. На минуту он остановился, переводя дыхание, и Филипп воспользовался этим, чтобы сказать:

— Как темно! Вам не кажется, что можно бы зажечь свет?

— Если только не отключено электричество, — сухо сказал Даниель.

Он неохотно встал: наступил момент подвергнуться испытанию светом. Он открыл окно, склонился над пустотой и вдохнул фиалок тишины: «Столько раз на этом самом месте я хотел бежать от себя и слышал, как нарастают шаги, они шагали по моим мыслям». Ночь была мягкой и дикой, плоть, столько раз растравляемая ночью, понемногу зарубцевалась. Ночь полная и девственная, прекрасная ночь без людей, превосходный красный апельсин без зернышек. Он с сожалением закрыл шторы, повернул выключатель, и комната возникла из мрака, предметы обрели свой облик. Лицо Филиппа натолкнулось на глаза Даниеля, зрачки Даниеля отразили эту шевелящуюся огромную голову, свежеподстриженную, перевернутую, полные недоумения глаза были зачарованы Даниелем, словно видели его впервые. «Нужно действовать осторожно», — подумал Даниель. Он смущенно поднял руку, чтобы положить конец всей этой фантасмагории, запахнул борта пиджака пальцами и улыбнулся: он боялся быть изобличенным раньше времени.

— Что ты на меня так смотришь? Как по-твоему, я красивый?

— Да. Очень, — спокойно ответил Филипп. Даниель обернулся и удовлетворенно увидел в зеркале