— Вот и пришли.

— Не хочу, — резко сказал Филипп. — Что?

— Не хочу идти к вам.

— Ты предпочитаешь, чтобы тебя задержали немцы?

— Не хочу, — повторил Филипп, глядя себе под ноги. — Мне нечего вам сказать, и я вас не знаю.

— Ах, вот оно что, — протянул Даниель. — Вот оно что! Он двумя руками взял его за голову и насильно приподнял ее.

— Ты меня не знаешь, зато я тебя знаю, — сказал он ему, — я сам могу рассказать тебе, что с тобой произошло.

Он продолжал, погрузив свой взгляд в глаза Филиппа:

— Ты был в северной армии, началась паника, и ты удрал. Потом, вероятно, не было возможности снова найти свой полк. Ты вернулся домой, твоя семья смылась, и ты переоделся в гражданское и прямиком пошел утопиться в Сене. Не потому, что ты сверхпатриот, но тебе невыносима мысль, что ты трус. Разве я ошибся?

Мальчик не двигался, но глаза его еще больше расширились, и у Даниеля пересохло во рту, он чувствовал, что тревога поднимается в нем, как прилив; он повторил скорее громко, чем уверенно:

— Разве я ошибся?

Филипп что-то промычал в ответ, но тело его расслабилось; тревога отступила, от радости у Даниеля перехватило дыхание, его сердце заметалось и заполошно заколотилось в груди.

— Пойдем ко мне, — прошептал он, — я знаю лекарство.

— Лекарство от чего?

— От всего. Я могу научить тебя многому.

У Филиппа был усталый и успокоенный вид; Даниель подтолкнул его к воротам. Красивых ребят, за которыми он охотился на Монмартре или Монпарнасе, он никогда еще не решался приводить к себе домой. Но сегодня консьержка и большая часть жильцов улепетывала по дорогам между Монтаржи и Жьеном, сегодня был праздник. Они молча поднялись. Даниель вставил ключ в скважину, не выпуская руки Филиппа. Он открыл дверь и посторонился:

— Входи.

Филипп нерешительно вошел.

— Дверь напротив — это гостиная.

Он повернулся к нему спиной, запер дверь на ключ и положил его в карман. Когда он присоединился к Филиппу, тот стоял перед этажеркой и заинтересованно разглядывал статуэтки.

— Потрясающе!

— Неплохие, — согласился Даниель, — Они действительно неплохие. Но, главное, они настоящие. Я их сам купил у индейцев.

— А это? — спросил Филипп.

— Это портрет умершего ребенка. В Мексике, когда кто-нибудь умирает, зовут специального художника для мертвых. Он рисует труп с чертами живого человека. Вот что из этого получается.

— Вы были в Мексике? — спросил Филипп с оттенком уважения.

— Я прожил там два года.

Филипп с восторгом смотрел на портрет красивого, бледного и гордого ребенка, который из лона смерти возвращал ему свой взгляд с уверенностью и серьезностью посвященного. «Они похожи друг на друга, — подумал Даниель. — Оба светловолосые, оба дерзкие и бледные, один на картине, другой против нее, ребенок, который хотел умереть, и ребенок, который действительно умер, смотрят друг на друга; смерть была тем, что их разделяло: ничто, плоская поверхность полотна».

— Потрясающе! — повторил Филипп.

Невероятная усталость вдруг сразила Даниеля. Он вздохнул и опустился в кресло. Мальвина прыгнула ему на колени.

— Вот! Вот! — сказал он, гладя ее. — Умница моя, Мальвина, красивая моя.