Я трясу головой, выталкивая противные воспоминания. Оказалось, что нет никакого стартового вклада, а мои деньги она хотела потратить на личные нужды. Хорошо, что правда вовремя вскрылась и в итоге я заставила сестру пустить деньги по назначению. Так она хотя бы встала на ноги и перестала клянчить деньги на очередную прихоть. Правда, в итоге она научилась получать желаемое у мужчин.

Я смотрю на Веронику, которая беззаботно помешивает трубочкой фреш и продолжает разглагольствовать о далеких странах, солнечных берегах и теплом песке, и мне кажется, что я совсем ее не знаю. Кто она — блондинка, похожая на меня ровно настолько, насколько же и не похожая? Ее не интересует, что со мной было эти два года, а мне, как старшей, так хочется спросить, все ли у нее хорошо, и почему она так внезапно исчезла из моей жизни как раз тогда, когда я сильнее всего нуждалась в поддержке. Но эти вопросы — лишь дань прошлому. Очевидно, что женщина, которая удачно маскируется моей сестрой, совершенной чужая и я не знаю о ней совсем ничего. И не уверена, что хочу пытаться ее узнать.

— Ника, зачем ты хотела встретиться? — спрашиваю я, теряя терпение. Стрелки часов подтянулись к шести вечера, и я ни за что на свете не хочу опоздать к возвращению Наиля. Несмотря на неподходящую обстановку, воспоминание о его горячих поцелуях заставляют меня снова и снова непроизвольно прикасаться пальцами к губам.

— Нужно кое-что обсудить, — говорит она, кисло кривя рот. Лениво постукивает ложечкой по поверхности желе, наблюдая, как оно пружинит, словно батут.

— Именно сейчас? Спустя два года? — переспрашиваю я, даже не пытаясь скрыть насмешку. Господи, мы же родные сестры. У меня есть Хабиби, но для Ники я — единственный родной человек, единственная опора. И что же она делает? Старается подвести меня к тому, чтобы я в сердцах сказала, что рву с ней все связи? Или это говорит моя обида?

— Ева, не ты одна переживала смерть Марины, — говорит сестра, продолжаю «пружинить» ложкой желе. Ритмично стучит по нему, словно заводной заяц-барабанщик.

— Если ты пришла меня упрекать… — предостерегающей понижаю голос я.

— Ты завела шарманку про два года, — пожимает плечами Ника. — Не я. Я думала, что мы закрыли тему и больше к ней не возвращаемся, но тебе обязательно нужно упиваться страданием. Святая Ева.

«Она — твоя сестра», — уговариваю себя, хоть рука сама тянется выплеснуть сок ей в лицо. Может быть хоть тогда Ника перестанет паясничать и вспомнит, наконец, кто был ей вместо матери.

— Я тоже переживала, между прочим! — выпаливает сестра, резко отодвигая от себя десерт. — Я тоже винила себя в том, что произошло. Что это я привела Марину и… — Ника прикусывает верхнюю губу, какое-то время смотрит в пустоту между моим ухом и плечом, но все-таки продолжает. — Можешь думать, что угодно, но я любила ее. И я до сих пор слышу крик. И как тормоза визжали. И вас там… на дороге.

Я хочу ей верить. Правда хочу. Буквально хватаю за шиворот все плохое, что противится ее рассказу, и заталкиваю подальше. Я — старшая сестра, мне быть умнее и мудрее. Мне прощать, в конце концов. Конечно, можно до бесконечности пытать Нику вопросами о том, почему она не осталась со мной до конца, почему не пришла даже на похороны, а растворилась прямо в больнице, где я валялась в ногах Наиля и просила его воскресить Мышку. Но какие ответы я услышу? И хочу ли услышать правду?