– Так и должно быть – ты ведь рыцарь!
Куда деться, раз сам папа так назвал. Но женщин-рыцарей не бывает! У нас принято, что женщины в строй, это когда война насмерть – иначе же выходит, что мы, мужики, плохо свой воинский долг исполнили. Убьют тебя в следующем бою, не всегда же везет! А я, уж прости, только тебя прикрывать не могу – в бою у каждого своя задача есть! Одно хорошо, войне уже совсем конец – так что поедешь ты, птичка-Лючия, домой, в свою солнечную Италию. Ну а я – на свой Северный флот.
И тут она заплакала. А после сказала твердо:
– Мой кабальеро, но пока мы вместе, ты мой!
Еще целые двое суток нас не трогали! Решали, наверное, куда нас дальше – обратно на юг, где наши Рим должны брать, или… Решили все же на север! В распоряжение штаба Первого Белорусского – в Берлин! Всей группой – мы ладно, а что там минерам-подрывникам делать? Но начальству виднее – будем, значит, «спецгруппой Ставки», как в давно прочитанном романе Конюшевского. У него, кажется, Берлин в сентябре сорок четвертого же брали – ну а мы к маю управимся. Неужели и тут будет – девятого числа?
Прибыли мы двадцать пятого. И весь штурм прокантовались в тылу! Нас по замыслу на Имперскую канцелярию нацеливали – Геббельса живым брать. Нет, постреливали и возле нашего расположения – но даже переодетых шпионов поймать не свезло. Как нам рассказывали, один сержант сразу четверых опознал и задержал! Вообще, гарнизон в Берлине был ну очень пестрый – как и в нашей истории, основную массу полевых войск немцев удалось отрезать и окружить в лесах под Котбусом, к юго-востоку, в городе были ошметки фронтовых частей, пэвэошники, фольксштурм и, главное, предатели, власовцы и бандеровцы! Именно эта сволочь и составляла здесь «последних защитников Рейхстага»! Под самый конец остатки дивизии Буняченко, и Власов с ними, пытались прорваться на запад, далеко не ушли, генерал-предатель точно так же попал в плен, и после был повешен. А бандеровцы, засевшие в здании рейхстага, сдались, после того как наше командование пообещало, что вешать и расстреливать на месте без суда, как обычно поступают с изменниками, их не будут. В плен на общих основаниях – вот только по этому порядку предусмотрено было, что выявленным при фильтрации эсэсовцам, нацистам, предателям и виновным в зверствах положен не лагерь, а расстрел, так что ничего щирые казаки не выиграли, кроме немногих лишних дней жизни.
А Геббельс самоубился. Вместе с семьей, как и в нашей истории. И приказал поступить так же всем берлинцам: «лучше быть мертвым, чем под Советами». Только это был уже перебор – услышав такое, из немцев будто стержень выпал, сдача в плен солдат вермахта приняла массовый характер. Лишь эсэсовцы и предатели, из наиболее фанатичных, пытались бежать из Берлина на запад – даже спрятаться здесь им не светило, поскольку бандеровцы и власовцы умудрились даже здесь в последние дни устроить немецкий погром с грабежом – так что население Берлина с большой охотой сдавало не успевших удрать в нашу комендатуру. В целом же город был не столько разрушен, как буквально пропах смертью – трупов было очень много, как болтающихся на фонарях, балконах, деревьях, так и валяющихся под стенами, рабочие команды из пленных фрицев не успевали убирать. Это были все немцы – наших похоронили с почестями под курганом в Трептов-парке, где после встанет статуя советскому Солдату-освободителю. Собирать же дохлых фрицев руки не доходили, тем более что много было казненных еще в начале осады, по приговору эсэсовских трибуналов. Но жизнь налаживалась – помню, что уже четвертого мая в городе начали работать коммунальные службы, немцы вместе с нашими саперами восстанавливали коммуникации, электричество и водопровод, в некоторых кварталах даже появилось освещение. А кормились берлинцы в основном из наших полевых кухонь, выстаивая долгие очереди с мисками и котелками.