Я спросил:

— У вас, наверное, дела в школе?

Амосов с достоинством ответил:

— О каких делах может идти речь, если мы необходимы здесь?

Поразмыслив, я все-таки предложил им пойти в школу. Мало ли какие дела к директору могут быть у учителей или колхозников? Не найдя Амосова в школе, они могут зайти к нему домой, и через полчаса все село начнет гадать: «Почему это директор не в школе? Что за военный приехал к нему с заведующим районо? В честь чего они втроем безвылазно сидят дома?»

В деревнях новости расходятся быстро. И Цветков, вернувшись в Куземовку, узнает о моем приезде от первого встречного...

Поэтому мы решили так: Амосов с Папакиным пойдут в школу и будут наблюдать за дорогой оттуда. Если увидят, что новый завуч прошел домой, поспешат ко мне на помощь.

Я остался один. Сразу захотелось спать. Говорят, в таких случаях надо петь: помогает. Но хорошая песня отвлекает, мысли идут за ней послушно, как коровы за пастушьим рожком. А мне нельзя отвлекаться.

Поэтому я принялся напевать самую плохую из известных мне песен — нелепый цыганский романс, запомнившийся именно благодаря своей нелепости.

Впрочем, романс этот я допеть не успел. Я увидел Цветкова. Он быстро шел через школьный двор, помахивая пузатым кожаным портфелем. Защитный костюм полувоенного образца сидел на нем ладно, даже щеголевато.

Я слышал, как он своим ключом отомкнул входную дверь. Потом он что-то делал в коридоре. Толкнув дверь, вошел и прикрыл ее мягким движением плеча. И лишь после этого увидел меня.

Вот мы и встретились. Лицом к лицу. Один на один.

Мой пистолет на уровне его груди.

— Руки!

Он медленно поднимает руки. В правой нелепо покачивается портфель.

И вдруг портфель этот с силой летит мне в лицо.

Инстинктивно заслоняюсь рукой. От удара пистолет падает на пол. В последнюю долю секунды все-таки успеваю выстрелить — пуля сбивает штукатурку над дверью.

Цветков бросается к пистолету. Едва успеваю носком сапога отшвырнуть пистолет под кровать, в дальний угол. Наваливаюсь на Цветкова.

Обе летим на пол. С грохотом опрокидываются стулья. Схватив Цветкова за горло, пытаюсь прижать его к полу. Он бешено сопротивляется. Впрочем, теперь уже трудно сказать, кто сопротивляется, потому что сверху Цветков.

Мы катаемся по комнате, молча, тяжело дыша. На лице у меня кровь. Моя или Цветкова?

Стоп! Я же знаю несколько приемов самбо. Меня же учили этому.

Прием нужно проводить мгновенно. Но я слишком устал. И вот медленно, как на первой тренировке, начинаю заламывать Цветкову руку за спину.

А он тоже устал. И тоже не может резко вырвать руку. И неизвестно, чем все это кончится. Вся сила, что еще есть, и вся усталость сосредоточены в кистях рук — моих и Цветкова...

Хлопает входная дверь. Кто-то вошел. Кто-то говорит:

— Руку! Руку держите... Ах ты!.. Ох ты!.. Вот так... так...

Цветков больше не сопротивляется. Но я все-таки держу его за руки. Грузный Папакин сидит на нем верхом. Амосов связывает ноги своего бывшего «завуча» собственным галстуком.

— Что-нибудь покрепче есть у вас?

— Ну, конечно же, что я... Веревка есть на кухне, вот ремень.