Я представил, как они под дождем тащат все накупленное мною добро. Ради меня.

Пришло еще одно сообщение.

Ты по такой буре сюда еще и с пакетами добрался. Возвращайся.

Еще одно.

Не хотел портить сюрприз, но раз уж ты ведешь себя как придурок, мы купили тебе обогреватель. Ты не замерзнешь. Обещаю.

Я закрыл защипавшие от слез глаза.

Сливаюсь, – напечатал я. – Ну реально чуть не смыло.

Не смешно.

Потом:

Пожалуйста, приходи, Х.

Счастливого Рождества, Миллер, – написал я, перед глазами все поплыло.

На телефоне высветился его номер. Я нажал отклонить. Он позвонил снова. Отклонить.

– Прости, – прошептал я и выключил телефон.

Я как раз собирался снять промокшее пальто, когда в дверь постучали.

Ривер…

Это была Беатрис, закутанная в плащ и с шарфом на голове. Теплую улыбку на ее лице при виде меня сменил шок.

– Мистер Холден? Что с вами случилось? – спросила она по-португальски.

– Ничего, – ответил я. – Решил прогуляться.

В такую бурю?

– Плохая идея, как выяснилось. Что вы здесь делаете? Eu pensei… – Мой португальский меня подвел. – Я думал, вы со своей семьей?

– Да. Мы испекли печенье. – Она протянула корзинку, накрытую красной тканью.

– Для меня?

– Sim. – Она сунула корзину мне в руки и тревожно нахмурилась. От печенья исходил теплый лимонно-апельсиновый аромат. – Вы сегодня один, мистер Холден?

– Нет, – прошептал я и прокашлялся. – Нет, скоро друзья приедут. Я как раз только что разговаривал с ними по телефону. Нужно готовиться. Принять душ, согреться.

От холода у меня застучали зубы, и карие глаза Беатрис округлились.

– Да, да, идите. Грейтесь, а то заболеете. Ваши друзья… уже едут?

– Будут с минуту на минуту.

– Ладно, хорошо. Это хорошо.

– Спасибо за печенье, Беатрис. Muito obrigado.

– Пожалуйста, мистер Холден. – Она подняла руку и потрепала меня за подбородок. – Feliz Natal, doce menino.

Счастливого Рождества, мой милый.

Она ушла, и я закрыл дверь, а затем прислонился к ней спиной, сдерживая слезы. Я задался вопросом, что сейчас делают мои родители. Это как ковыряться в незажившей ране. Семья, наверное, собралась вокруг огромной елки с сотнями сверкающих огоньков и подарками, красиво завернутыми в дорогую бумагу. Мама включила своего любимого Бинга Кросби, а папа разговаривает по телефону с Токио или Лондоном, споря о фьючерсах на нефть, пока кто-нибудь не отвлечет его бренди и сигарой.

Я поставил корзину на пол и снова включил телефон. Вереница сообщений и три пропущенных звонка от Миллера и Ронана. Ни одного из Сиэтла. Ни одного от Ривера.

Я снова выключил телефон.

Принял обжигающе горячий душ, чтобы изгнать проникший до самых костей холод, затем надел пижамные штаны, футболку с длинными рукавами, еще одну футболку поверх нее и халат. В камине ревел огонь, и я включил термостат на восемьдесят градусов.

Затем устроился на диване с печеньем Беатрис и остатками скотча Реджа. Поставил на повтор «Рождественскую историю». Гроза снаружи бушевала все сильнее, дождь хлестал в окна. Сверкнула молния, за которой последовал раскат грома, сотрясший дом. Я немного поел, много выпил и потерял счет времени. Фильм проигрывался снова и снова; сцены перетасовывались, как колода карт. Я не мог точно сказать, смотрю ли я все тот же фильм или он начался снова.