— Что-то неправильно, Борис, — выговорила она с силой. — Неужели вы не чувствуете? Что-то совсем неправильно! Дума только начала работу, сейчас бы всем миром навалиться и действовать сообща, а не получается! Революционеры готовят взрывы, Столыпин их вешает, депутаты говорят все правильно, а действовать не умеют! Как найти дорогу?

— Вам, наверное, лучше с князем потолковать, Варвара Дмитриевна.

— Ах, да что тут толковать, все и так понятно!

Она пошла к французскому окну, потянула витую ручку и оказалась прямо перед Шаховским.

— Я уже намеревался вас спасать, Варвара Дмитриевна.

Она посмотрела ему в лицо. Он был серьезен и как будто взволнован.

…Ничего плохого не может случиться, пока он здесь, рядом, вот что. Единственный, понимающий, всесильный человек.

— Как я рада вас… видеть, Дмитрий Иванович.

— Я тоже очень рад.

Варвара понимала, что поговорить им не дадут, у князя слишком много обязанностей в Думе, сейчас за ним придут, займут разговорами, уведут от нее надолго, до самого вечера, а ей совсем невмоготу, жить оказалось очень трудно.

— Полно вам, — сказал князь. — Все обойдется.

— Борис, — она кивнула за окно, — сказал, что был там вчера.

— Не знаю, откуда он взялся.

— Вызвали… товарищи. Какой-то главный товарищ! Один из наблюдателей не явился по причине пьянства, так Бориса попросили его заменить.

— Вы шутите?

— Ничуть. Борис так и сказал. Господи, Дмитрий Иванович, я думала, что после операции мы все будем праздновать победу, а мы?.. Какие мы победители?

Он вздохнул, глядя на нее немного сверху вниз.

— Это вы верно заметили, Варвара Дмитриевна. Может, оттого, что победа наша немного… пиррова?

— Да, но по-другому было нельзя!

— Вот именно. Отныне сколько лет ни пройдет, мы будем спрашивать друг друга и каждый себя, можно или нельзя было по-другому. Только теперь уж ничего не изменишь.

— Бедный Алексей Федорович.

— Да. И все же так лучше, чем остаток дней прожить на нелегальном положении, да еще за границей. Русскому человеку за границей нельзя. Никак нельзя. Разорение духа и смерть, — сказал князь.

Варвара сейчас решительно не хотела думать ни о каких русских за границей.

— Дмитрий Иванович, голубчик, — произнесла она жалобно, — но ведь все будет хорошо? Да?

Он улыбнулся.

— Мы стараемся, а там… Бог знает, Варвара Дмитриевна.

— Поедемте на Волгу. К маме. Сядем на пароход и поплывем до Нижнего. Так там привольно, спокойно!.. Мне кажется, я дня больше в Петербурге не проживу!

— Ну, конечно, проживете, Варвара Дмитриевна. И на Волгу мы поедем. Я ведь должен с вашей матушкой… переговорить. Да и к батюшке следовало бы еще раз наведаться.

Варвара сильно покраснела, как самая обыкновенная барышня, а не товарищ по партии, и уставила глаза в пол.

Шаховской взял ее за локоть как-то особенно, крепче обыкновенного, и эту новую близость в большой комнате, полной народу, утренних оживленных разговоров, запаха табака и цветов из сада, Варвара Дмитриевна почувствовала особенно остро.

— Я утром заезжал к Столыпину, застал у него Трепова, коменданта Зимнего, — сказал князь тихо и смущенно. — Он передал мне письмо министра юстиции, написанное на мой счет, и записку, которую я давеча писал, вызывая господ террористов на переговоры. Бумаги нужно уничтожить, но мне бы хотелось…