В назначенные дни — в выходные и будни — мы ездили к матери в «дом ЦРН». Я думал, что после хиллбилли из Кентукки, маминых истерик и бабушки с ружьем видел уже все. Однако мать невольно познакомила нас с еще одним обликом американской преступности. В среду всегда проходили групповые занятия. Все наркоманы со своими родственниками сидели в одном большом помещении, каждая семья за отдельным столом, и участвовали в дискуссии, призванной обучить нас тому, как жить и бороться с наркозависимостью.
На одной из таких встреч мать заявила, что стала принимать наркотики, чтобы заглушить стресс от оплаты бесчисленных счетов и боль из-за отцовской смерти. В другой раз мы с Линдси узнали, что она поддалась соблазну из-за обычного соперничества с братом и сестрой.
Эти встречи провоцировали не только выплеск эмоций, как ожидалось. Вечерами, когда мы сидели в огромном зале вперемешку с другими семьями (все были либо темнокожими, либо белыми с южным акцентом вроде нас), мы не раз становились свидетелями скандалов и даже драк. Дети кричали родителям, что ненавидят их; родители в слезах молили о прощении и тут же обвиняли друг друга в новых грехах. Именно там я впервые услышал, как Линдси говорит матери, что ужасно обиделась, когда после смерти Папо ей пришлось взвалить на себя все заботы по хозяйству, и с какой злостью она наблюдала, как я привязываюсь к очередному отчиму, а тот уходит из нашей жизни. Может, сыграла свое обстановка или тот факт, что Линдси недавно исполнилось восемнадцать… В общем, когда моя сестра выступила против матери, я увидел в ней по-настоящему взрослого человека.
Реабилитация шла полным ходом, вскоре состояние мамы улучшилось. Воскресенье было днем досуга: пациентам, конечно, запрещали покидать центр, но мы могли приезжать, чтобы вместе посмотреть телевизор, пообедать и поболтать о всяких пустяках. Воскресенья обычно проходили мирно, хотя однажды мать принялась кричать на нас за то, что мы слишком сблизились с Мамо: «Она вам не мать! Вы не ее, а меня должны слушать!»
Когда спустя несколько месяцев мать вернулась домой, она успела обзавестись новым словарным запасом. Регулярно читала «Молитву о душевном покое» — один из этапов программы для наркозависимых, в которой верующие просят Господа о «душевном покое принять то, что <они> не в силах изменить». Наркозависимость сродни болезни, и как нельзя судить ракового больного за опухоль, так нельзя осуждать наркомана за его пристрастие. В свои тринадцать я считал это глупостью, и мы с матерью не раз спорили, научно ли доказанная это истина или не более чем оправдание для людей, разрушивших себе жизнь. Хотя, скорее всего, и то и другое: исследования доказывают существование генетической предрасположенности к употреблению психотропных веществ, но при этом известно, что люди, которые считают зависимость обычной болезнью, с меньшей охотой с нею борются.
Борьба с наркозависимостью, похоже, дала матери цель в жизни и снова нас сблизила. Я прочитал о ее «болезни» все, что только мог, и даже приобрел привычку посещать некоторые встречи «анонимных наркоманов», которые проходили именно в такой обстановке, как показывают в фильмах: унылый зал, десяток стульев и толпа незнакомцев, говорящих по очереди: «Здравствуйте, я Боб, и я наркоман». Мне казалось, что мое присутствие поможет матери поскорее выздороветь.