В каком-то смысле у отца мне даже нравилось. Жизнь текла тихо и размеренно. Мачеха работала до обеда, а во второй половине дня уже была дома. Отец приходил с работы в одно и то же время. Кто-то (обычно мачеха, но иногда и отец) готовил ужин, и мы вместе садились за стол. Перед каждым приемом пищи возносили молитву (этот ритуал всегда мне нравился, но за пределами Кентукки он не был распространен). По вечерам мы смотрели комедии. Отец с Черил никогда не кричали друг на друга, разве что могли поспорить на повышенных тонах.
В первые же выходные в доме отца («первые» в том смысле, что в понедельник не надо было никуда уезжать) мой младший брат позвал с ночевкой приятеля. Мы втроем ловили рыбу в пруду, кормили лошадей, вечером жарили на гриле стейки. Ночью до самого утра смотрели фильмы про Индиану Джонса. Никаких драк, скандалов, истерик и разбивающегося о пол сервиза. Скучный вечер. Именно о таком я всегда мечтал.
Впрочем, я все равно не терял бдительности. К моменту переезда мы с отцом общались уже два года. Я знал, что он хороший человек: немногословный набожный христианин, строго блюдущий церковные заветы. В первые же дни он сказал, что его не волнует моя любовь к классическому року, особенно к «Лед Зеппелин». Он не злился — он вообще никогда не злился — и не запрещал мне слушать любимую музыку; просто рекомендовал вместо этого обратить внимание на христианский рок. Я боялся сказать ему, что люблю настольную игру под названием «Магия»: он вполне мог счесть ее сатанинской (в конце концов, участники юношеского церковного общества не раз говорили о том, как пагубно «Магия» влияет на души юных христиан). Еще я, как и все подростки, порой сомневался в своей вере — совместима ли она с современной наукой, например, или как трактовать ту или иную спорную доктрину?
Вряд ли мои вопросы огорчили бы отца, но я не стал рисковать, не зная, что он мне ответит. Вдруг обзовет семенем Сатаны и немедленно выставит прочь? Возможно, наши добрые отношения строились исключительно на том, что он считал меня примерным сыном. Не знаю, как отец поступил бы, узнай он, что я тайком слушаю «Лед Зеппелин» прямиком у него в доме, рядом с братом и сестрой.
В какой-то момент я понял, что больше не могу так жить.
Думаю, Мамо сознавала, что происходит у меня в голове, хоть я никогда ей и не жаловался. Мы часто разговаривали по телефону, и однажды вечером она сказала: «Знай, Джей Ди, я люблю тебя больше всего на свете и хочу, чтобы когда-нибудь, когда будешь готов, ты вернулся. Это твой дом, Джей Ди, и всегда будет твоим домом». На следующий день я позвонил Линдси и попросил меня забрать. У нее наверняка были свои дела: работа, муж, ребенок, домашние хлопоты… И все же она сказала: «Буду через сорок пять минут». Я извинился перед отцом. Его очень огорчило мое решение, но он меня понял: «Ты не можешь без своей чокнутой бабки. Она за тебя в лепешку разобьется». Удивительная проницательность для человека, которому Мамо в жизни не сказала ни единого доброго слова. Я впервые понял, что отец чувствует, и, разумеется, оценил его старания. Когда приехала Линдси, я сел к ней в машину, вздохнул и сказал: «Спасибо, что приехала, а теперь отвези меня, пожалуйста, домой». Потом поцеловал в лоб своего кроху-племянника и больше до самого Мидлтауна не проронил ни слова.