А тут у родителей свежий воздух. Двор свой. Зелени много.

Выдыхаю гулко. Постепенно усмиряю тревогу. С каким-то недоумением смотрю на Никитины пальцы, обвивающие мое запястье, и не могу понять, отчего по венам растекается поразительное спокойствие. Как будто врач, пока я отвлеклась, вколол какой-то сильнодействующий препарат, и теперь лекарство парализовало мою нервную систему.

– Кира. Митя. Паша?

Со стороны мы все наверняка выглядим странно. Григорьев с цветами в руках и плюшевым медведем, который никому интересен. Мы с Лебедевым в опасной близости друг от друга. Митька с новообретенным трофеем. Картина, достойная кисти великого Репина.

Правда, выскальзывающую на шум маму наш этюд почему-то не впечатляет. Она складывает губы в удивленное «о», кривится, как от дольки лимона, и после непродолжительной паузы все-таки справляется с первым шоком.

– Ну, здравствуй, Павлуш. А мы как раз обедать собирались. Давай с нами.

– Здравствуйте, Анастасия Юрьевна. С удовольствием.

Пользуясь случаем, мама игнорирует тот факт, что я поставила наши с Павлом отношения на «стоп». Торопливо подталкивает его вперед и оживленно вещает что-то о женском непостоянстве и переменчивости. К слову, Григорьев совсем не сопротивляется.

Я же, напротив, не могу ни двинуться с места, ни выдавить из себя хоть несколько членораздельных звуков. Пригласить Никиту в дом – значит, усложнить и без того непростую ситуацию. Прогнать его после того, как он только что выпотрошил душу своим признанием – значит, предать маленькую девочку внутри себя. Она до сих пор смотрит на людей огромными наивными глазами и любит весь мир, сколько бы боли тот ей ни причинил.

– Ну, чего вы стоите? Мам! Дядь Никит! Пойдемте есть.

Не загнанный ни в какие рамки и не обремененный сомнениями, все снова разруливает Митя. Разламывает сковавший нас ступор, хватается за протянутую ладонь Лебедева и тащит его во двор. Там, под раскидистой яблоней уже накрыт стол.

Папа выносит с веранды два стула для нежданных гостей. В фарфоровой супнице под крышкой дымится наваристый шулюм. На кухне своего часа ждут голубцы и золотистый картофель, присыпанный укропом. На плите закипает чайник.

Вместе с ним закипает и отец. С грохотом ставит табуреты на землю. Сцепляет пальцы в замок. Взглядом распиливает решившего подать голос Никиту напополам.

– Здравствуйте, дядь Андрей.

Папа не отвечает. Морозит Лебедева напускным равнодушием. И долго, выразительно откашливается, прежде чем сухо процедить.

– Надо же, каков нахал. Не думал, что у тебя хватит смелости перешагнуть порог этого дома еще раз.

Папа выстреливает колючими фразами в Никиту, а расплющивает почему-то меня. Да, родители не обязаны встречать его хлебом с солью, но Митя ведь за всеми нами наблюдает. Не понимает откровенно, почему мы застопорились. Моргает растерянно.

Я же на автомате шагаю вперед, чтобы заслонить Лебедева. Принимаю огонь на себя, чтобы его не задело по касательной.

– Кто старое помянет… Давайте уже обедать.

Не знаю, что именно разворачивает ситуацию на сто восемьдесят градусов. Может быть, моя воинственная поза и непрошибаемая уверенность, сквозящая в каждом жесте. А, может, традиционное гостеприимство, присущее нашей семье.