– Ты заезжай к нам почаще. В этом доме тебя всегда рады видеть.

И, если Григорьеву достается щедрая порция родительских тепла и ласки, то Лебедеву не перепадает ничего, кроме маминых укоризненно поджатых губ.

– А вас, молодой человек, мне бы хотелось больше никогда не встречать.

– Мама!

– Что, мама? На правду не обижаются.

Прибивает эта непрошеная забота. Выкачивает последние силы и провоцирует подступающую мигрень. Так что я устало тру виски и прикрываю веки, не замечая, как Никита широким шагом пересекает двор и ретируется вслед за Пашей. Не вижу, как они сталкиваются прямо в калитке, и не слышу, как жарко о чем-то спорят.

Различаю только рев двигателя за воротами несколько минут спустя и нехотя выплываю из вакуума туда, где меня ждет еще одна доза нотаций.

– Кира, не смей!

– Мам, да о чем ты вообще?

– Даже не вздумай простить своего босса. Я же вижу, как ты на него смотришь.

– Да как я на него смотрю?!

– Как будто ничего не было семь лет назад. Забыла, как ревела ночами в подушку и сопли вытирала? Так я напомню!

– Хватит, мама! Не надо.

Зажимаю ладонями уши от гневной тирады, растаскивающей меня на части, и сбегаю в свою комнату. Мама может быть хоть сто раз права, но сейчас я нуждаюсь в покое и тишине.

Проклясть себя и распять я успею и завтра.

Никита

– У меня есть сын.

Повторяю, пока выкручиваю руль, и сам себе не верю.

Парнишка с озорной улыбкой и огромными серо-голубыми глазами. Энергичный, общительный. Влюбленный в хоккей так же, как и я.

Мечта любого отца.

– Митя – мой сын.

От набирающего силу рефрена крепко щемит под ребрами. Разрушительные спирали вихрятся за грудиной. Ломают старое и одновременно наполняют сосуд чем-то неизведанным.

Надежда брезжит на горизонте. Жизнь больше не кажется прожитой зря – она обретает новый смысл. Где-то там, в области лопаток проклевываются крылья, готовые расправиться и унести меня ввысь.

Теперь хочется сделать все правильно. Разрубить гордиев узел. Поступить по совести. Не оставлять за спиной недомолвок.

Так что я записываю Даше голосовое и заезжаю в любимый ею ресторан грузинской кухни.

– Мне, пожалуйста, хачапури по-аджарски, ачму, запеченные баклажаны с грецким орехом…

Озвучиваю внушительный список и сажусь за столик у окна – ждать, пока повар приготовит заказ и официантка вынесет два больших бумажных пакета.

Сейчас время походит на бусины, нанизанные на леску. Расстояние между ними большущее – не сократить, как бы отчаянно внутренний зверь не рвался расставить все по местам.

Не знаю, что именно становится катализатором. То ли новое знание. То ли Митина просьба научить его разным финтам, от которой тепло до сих пор сохраняется на кончиках пальцев. То ли Кирина мудрость и готовность дать мне второй шанс в отношениях с сыном. То ли неприязнь ее родителей, которую хочется преодолеть и превратить если не в восхищение, то хотя бы в уважение.

Но существовать на автомате я больше не могу.

Торопливо сгребаю еду, благодарно кивая молоденькой девушке в белой рубашке и черных джинсах, и на всех парах мчу в нашу с Дарьей квартиру.

Делаю то, чего никогда раньше не делал. Достаю из шкафчика тарелки и столовые приборы, завариваю черный чай с шалфеем и не спешу распаковывать ужин до тех пор, пока в замочной скважине не раздастся металлический звук поворачиваемого ключа.