– Я немножко задержалась, прости.

Трусь носом о нос сына, перерабатываю тепло и возвращаю ему в стократном размере. Швартуюсь в своей тихой защищенной гавани, латаю прохудившиеся щиты, заделываю бреши.

– Все нормально, мам. Мы с дедушкой собирали конструктор, пока бабушка жарила котлеты.

Напряжение отпускает. Робко улыбаюсь.

У меня такой взрослый самостоятельный сын, что гордость в тысячный раз заполняет каждую клетку моего тела. Митя многое понимает, редко обижается, никогда не капризничает и не упрекает меня ни в чем.

Наверное, так выглядит безусловная любовь. Непоколебимая. Верная.

– Отпрошусь завтра с работы пораньше и заберу тебя с тренировки. Мороженого поедим. Идет?

– Правда?

– Конечно, правда.

– Ура!

Принимаю единственно верное решение – об этом кричат загорающиеся в глубине Митиных глаз радостные огоньки. Обязательно выторгую у Лебедева пару часов за сегодняшние сверхурочные и помчу к медвежонку на хоккей.

Буду следить за тем, как он резво скользит на коньках. Как умело управляется с клюшкой. Мистическая магия льда. И никакой бухгалтерии, никакого стресса, никаких сплетен.

– Мам, ты голодная?

– Ага.

– Скажу бабушке, что ты будешь котлеты и пюреху.

– И пюреху. Спасибо, мой хороший.

Негромко вторю сыну, ласково треплю его по макушке и ненадолго закрываюсь в ванной. Сначала подставляю запястья под ледяную воду, чтобы избавиться от все еще циркулирующего по венам жара. Потом долго и методично споласкиваю лицо, смываю остатки косметики.

Тени скатались. Тушь осыпалась. Нет смысла реанимировать испорченный макияж.

Вытершись насухо, закручиваю волосы в тугой жгут на затылке и на пару минут залипаю на отражении в зеркале. Оттуда на меня взирает молоденькая девчонка лет двадцати. По крайней мере, так кажется в мягком освещении светодиодов. Или это снова блестят мои больше не грустные глаза?

– Мам, пап, добрый вечер! Ну, как вы тут?

Спустя пять минут, я оглашаю кухню звонким приветствием и моментально попадаю в атмосферу тепла и уюта. Марти с заливистым лаем выскакивает из-за кресла, чтобы прижаться мокрым носом к моей лодыжке. Мама спешит к плите, чтобы закипятить чайник. Отец откладывает в сторону судоку и заграбастывает меня в объятья, приподнимая высоко над землей.

– Я тяжелая, па. Опускай.

– Своя ноша не тянет.

Довольно смеется папа, но все-таки ставит меня на ноги. Мажет большим пальцем по щеке – так выражает привязанность и нежность, и первым садится за стол. Я же закатываю так и норовящие сползти рукава и тщательно вытираю полотенцем тарелки и столовые приборы.

– Дочь, ты промокла.

– Немного.

– Говорила тебе – возьми зонтик. Заболеешь.

– Не заболею. Не переживай, ма.

Встречаю мамин встревоженный взгляд и ежусь. Он приклеивается к моим влажным волосам, скатывается к подбородку и опускается еще ниже – к эмблеме хоккейного клуба, за который играл Никита, вышитой на толстовке.

Сомнения. Крутящиеся шестеренки въедливого мозга. И пропитанное сарказмом обреченное.

– Кира, ты опять?!

– Что опять?

Пожимаю плечами, притворяясь, что не понимаю, о чем идет речь, и благодарю небеса за то, что они приводят в дом Пашу. Позволяя маме мгновенно переключиться на моего потенциального жениха и забыть о том, что она планировала читать нотации непутевой дочери.