— Не знаю, — уныло ответил Епишко, пытаясь сообразить масштабы очередного несчастья, обрушившегося на него в виде напористого диктатора, благоухающего французским одеколоном.

— Труд создал человека, — ободрил Звягин. — Ну — немного трудотерапии! Прачечная у тебя далеко? Эх, занавесочки… эх, скатерочка… это что, наволочка? а по виду и не скажешь…

— Уйдите, — прошептал Епишко и отвернулся, вытирая слезы бессильного унижения.

— Оскорбился, — презрительно заметил Звягин. — Нюнит. Так дай мне в морду, если ты мужчина!

— И дал бы, если б мог, — неожиданно с вызовом ответил Епишко.

— О. Это уже лучше, — одобрил Звягин. — У тебя мама жива?

— Жива…

— Вот ее жалей, а не себя. «Надежда и опора»! Выпороть бы тебя ради твоей мамы, да устав телесные наказания не позволяет. Давай чемодан! И сумку давай. Потащили твое голландское белье к трудолюбивым прачкам.

Солнце катилось по сияющим трамвайным рельсам. Девушка в окне четвертого этажа мыла рамы в веселом магнитофонном громе. Звягин мигнул ей, она засмеялась и уронила тряпку.

…На обратном пути Епишко сгибался и семенил под грудой полезных вещей: совок, швабра, веник, молоток, обои, гвозди, и проч., и проч.

— Какое прекрасное утро! — с чувством сказал Звягин, вздевая руку к легким облачкам.

Епишко мрачно сопел. Дома он с грохотом свалил все в угол и утер пот.

— Мой дом — моя крепость! — Звягин отодрал болтающийся клок обоев, с треском распахнул пыльное окно: — Ты стекла мыть умеешь, пожарник?

Епишко незамедлительно выдавил стекло, порезав руку, и горестно наблюдал, как тонкая струйка крови смешивается с мыльной водой и капает в лужицу на полу.

— Наплюй, — посоветовал Звягин, — в понедельник купим в магазине новое.

— Там не будет.

— Тогда у столяра в жэке.

— Его не поймать.

— Дома поймаем.

— У него стекла не будет.

— За живые-то деньги? с чего бы не быть? Не делай проблем. У тебя пластырь есть? А бинта тоже нет? А йод? Ну хоть анальгин-то есть? — у меня от твоих подвигов уже башка потрескивает.

Жизнь переворачивалась: обои клеились, двери красились, барахло выкидывалось, изнемогающая от любопытства соседка звала есть оладьи и томно блестела глазами. Мельтешащий Епишко с завистью следил за скупыми точными движениями Звягина. Загрузил в новый таз гору носков и приступил к стирке, брызгая и суетясь, как енот-полоскун.

— Торопиться, — наставительно сказал Звягин, — означает делать медленные движения без перерывов между ними. Заповедь первая: не суетись. Не дергайся.

За полночь он вернулся домой и полез под душ.

— Тебе же завтра сутки дежурить, — вздохнула жена, открывая холодильник. — Ты родной дочери неделями не видишь.

— «Неудачей от него разит, как псиной», — сказал Звягин, кидая соломинку в стакан с молоком. — На что может рассчитывать человек, когда у него все в полном беспорядке?..

— Ну создашь ты ему порядок… Надолго ли?

— Понимаешь, он словно провоцирует все мыслимые и немыслимые происшествия обрушиваться ему на голову. Некоторым ведь втайне нравится быть страдальцами. Они от этого получают удовлетворение, раз не могут получать удовлетворения от другого.