А Звягин, придя домой, послонялся в поисках какого-нибудь занятия, вынес мусорное ведро, прочистил засорившуюся конфорку газовой плиты и решил лечь спать пораньше: завтра пятница, двенадцатое число, конец недели и день получки, — дежурство обещало быть тяжелым, удастся ли еще за сутки поспать. (В такие дни много происшествий.)

— Как твой Мотя? — поинтересовалась дочка.

— Будет жить, — зевнул Звягин. — Ему скоро сессию сдавать. А тебе, кстати, экзамены. Всех могу вразумить, кроме собственной дочери, — пожаловался он.

— А ты не слишком жестоко огорошил мальчика своими мрачными объяснениями? — спросила жена.

— За одного битого двух небитых дают, — равнодушно отозвался муж. — Послушать тебя — так я вообще изверг и вивисектор. Ему нужна была ясность. Точка опоры. Осознание трудностей жизни. Он их получил. Хуже нет, когда заморочат с детства голову иллюзиями, изобразят мир в розовых красках, а потом жизнь оказывается иной, и впадает человек в черный пессимизм.

— Когда ты перестанешь изъяснятся афоризмами?

— Сейчас, — ответил Звягин. Раскрыл книгу и прочитал: — «Моя старость и величие моего духа побуждают меня, невзирая на столькие испытания, признать, что ВСЕ — ХОРОШО». Софокл, «Эдип». — Кинул книгу на диван, сунул руки в карманы, качнулся с носков на пятки, сощурился. — Это ж надо, такое везение. Могли ведь и не родиться.

— Кто? — спросила жена.

— Да кто угодно, — сказал Звягин. — Хоть мы с тобой.

Снял с журнального столика стопу книг и расставил их на полках.

— А что будет с мальчиком дальше, как ты думаешь?

— Врач — не нянька. Не могу же я интересоваться судьбами всех больных бесконечно. У меня их десяток за дежурство бывает.

— Леня, цинизм тебе не удается…

— Папе все удается, — заступилась дочка.

— Папа у нас крупный специалист по просовыванию верблюда через игольное ушко, — с неизъяснимой улыбкой сказала жена.

— Я пошел спать, — решительно объявил Звягин.

Шлепнувшись в постель, он прокричал из спальни:

— А верблюдом, чтоб ты знала, назывался канат для швартовки судов. Так же как маленький якорь до сих пор называется кошкой.

Спальня вокруг него заструилась, волна плеснула у ног, в берег вцепилась голубоглазая сиамская кошка, за нее держался важный двугорбый верблюд, а за верблюдом с шорохом въехал килем в песок крутобокий финикийский корабль под полосатым квадратным парусом: палуба полна знакомых лиц, а у мачты стоит Матвей и записывает тростниковой палочкой на свитке папируса основы интенсивной терапии, которые диктует ему Звягин, засевший в тенистом кусте… Засыпал Звягин мгновенно.