А потом начинала расспрашивать о Сэме. От этих вопросов я чувствовала себя так, будто лежу под лампой на хирургическом столе и мне вскрывают грудную клетку.

Я рассказала ей о нем в нашу первую встречу, потому что она прицельно, целенаправленно спросила: «Сколько у вас детей? Они живы?»

У меня был сын, он погиб, спокойно ответила я. Айрис не проявила особенного сочувствия. Она невозмутимо поведала, что мне нужно взять себя в руки и двигаться дальше. Я полюбила и возненавидела ее.

Каждое утро я просыпалась в пять часов, чистила зубы, выходила из домика и шла гулять по росистому лугу, беседуя с этой незнакомой женщиной. Когда я говорила с Айрис о Сэме, ноги болели, а на грудь давила невыразимая тяжесть. После прогулки я возвращалась в домик, забиралась под обжигающий душ и забывала вопросы Айрис и свои ответы на них. Как думаешь, каким бы он был сейчас, будь он жив? Каково было держать его на руках? Как он родился? Какая была погода в день, когда он погиб? Я смывала их с себя, словно прикосновения другого мужчины, следы недозволенного секса, о котором никто не должен узнать.

За день до отъезда садовники обнаружили меня в ледяном ручье на границе участка. Я, совершенно голая, исступленно металась в воде, словно пожираемая заживо.

Позвольте прикоснуться к нему. Я его мать. Он мне нужен. Я должна забрать его домой.

Несколько часов я оставалась без голоса.

Когда меня вытащили, я не могла стоять. Пришел и ушел дежурный доктор. Люди, перешептываясь, глазели, как я натягиваю спортивные штаны с эмблемой санатория. Я сбросила одеяло, явив на всеобщее обозрение увядшие посиневшие груди. Меня не смущали посторонние взгляды; мне ни до чего не было дела.

Айрис пришла ко мне в домик и принесла чаю. Я не открыла, даже когда она извинилась и признала, что не догадывалась, насколько я ранима. Ранима. Я написала это слово пальцем со своей стороны двери.

Специалист по терапии горя, от чьих консультаций я осознанно отказалась, предложила пройти обследование и рассмотреть возможность задержаться подольше.

– Нет, спасибо, – ответила я. Больше мне нечего было ей сказать.

На следующее утро я сидела в обнимку с чемоданом на крыльце домика и ждала тебя, разглядывая деревья за лугом, аккуратно наклоненные на запад.

– Ну что? – Ты не отрываясь смотрел на дорогу. Я положила руку на твою поверх рычага передач. Ты переключился с пятой на шестую.

Я знала, что следует спросить дальше.

– Как Вайолет?

– У нас все будет в порядке. Иди, развейся. – Я соединила детали пазла и заставила себя взглянуть на Вайолет. Она не подняла взгляда. У тебя был очередной корпоратив. В последнее время их стало больше. Ты принарядился: надел пиджак, заправил ремень в джинсы.

– Вылитый красавец, – похвалила я.

– Все тот же парень, за которого ты вышла замуж, – отозвался ты.

Я не могла сказать того же о себе, и мы оба это знали.

Пазл на тысячу кусочков с изображением Cолнечной системы появился во время моего отсутствия. Пока меня не было, за Вайолет присматривали твои родители. После гибели Сэма мы с твоей матерью почти не разговаривали, хотя она часто звонила узнать, как дела, предложить помощь, сказать, что думает обо мне. Она не знала, как вести себя со мной, а я не знала, как вести себя с вами. Они уехали до моего возвращения, оставив свежеиспеченное печенье. Когда я вошла в дом, с Вайолет была няня. Ее глаза покраснели и опухли. Мы обнялись. Мне тут же вспомнился Сэм и сладкий запах, остававшийся на нем после нее.