И только когда наслаждение разъединило нас и мы оторвались друг от друга, Клавдия немного выждала и села передо мной:

– Пилат, я должна сообщить тебе нечто очень важное.

– То, что ты меня любишь, Клавдия?

– Это я уже тебе говорила.

– Да.

– И ты мне ответил.

– Да.

Мы снова поцеловались.

– Пилат, я должна сообщить тебе нечто невероятное, ошеломительное…

Она замолчала, и я подбодрил ее поцелуем в шею.

– Итак?

– Сегодня ночью я видела Иисуса. Он явился мне. Он воскрес.

Как я закончил вчерашнее письмо?

Уже не помню.

Мысли с трудом копошатся в моей голове.

Факты сильнее любой логики. Факты бешено несутся вперед. Они сворачивают на неведомые пути. Они уходят в пустыню. Клавдия уверяет меня, что их, эти факты, надо отслеживать и по ним воссоздавать мысль. Я не в силах делать это. Я не могу отбросить здравый смысл, я цепляюсь за альтернативу: либо он действительно мертв, либо действительно жив, но ни то и другое вместе. В эти последние дни, как ты мог прочесть, я прибегал к хитростям рассуждения, чтобы сохранить веру… в рассуждение. И каждый раз меня опровергали. Каждый раз я получал пощечину от реальности, от реальности упрямой, абсурдной, невозможной, немыслимой, неприемлемой, повторяющейся, упорной, ужасающей, ошеломляющей.

Не только Клавдия видела Иисуса, в то время как я держал его двойника в темнице башни Антония. В ту же ночь Иисус явился своей матери, потом Хузе, управителю Ирода. И каждому он объявлял «радостную весть».

Я не понимаю, что это за радостная весть. Вначале я решил, что речь идет о его воскресении, ибо, наверное, приятно вернуться из страны мертвых. Но Клавдия уверила меня, что нельзя соглашаться со столь эгоистичным и узким толкованием. Иисус жил не ради себя. И умер не ради себя. А потому и вернулся не ради себя.

И это тем более очевидно, что он решил явиться ей, римлянке. Но она, несмотря на его выбор, еще не в силах оценить смысл этого явления. Она уверена, что с его стороны будут и иные знаки…

Представь себе мое положение… Я могу поставить под сомнение любые свидетельства, но не свидетельство Клавдии Прокулы. Я даже начинаю подозревать, что Иисус нарочно явился моей супруге. Своим явлением он решил добраться и до меня, убедить. Но в чем? Почему он идет на такой риск? Что он хочет мне сказать?

Зачем одновременно показываться и прятаться? Зачем это переплетение присутствия и отсутствия? Как бы поступил я, будь, как он, несправедливо осужден и чудом восстав из мертвых? Либо бежал за границу от палачей. Либо воспользовался чудом, открыто показываясь всем, ибо меня защищала бы репутация неуязвимости. И мое поведение было бы однозначным. Либо исчезнуть. Либо явиться всем. Но Иисус действует против любой логики. Он хитрит, идет кружным путем, выбивает противников из седла, окружает себя тайной.

Как я могу преследовать противника, чьих поступков не понимаю?

Я пытался допросить Клавдию, пытался добиться от нее объяснения. Но Клавдия, столь же обескураженная, как и я, хотя и по другим причинам, тоже не в силах разобраться в намерениях назареянина.