К университету относились также аптекари и книгопечатники. Курфюрст специальной инструкцией вменил медицинскому факультету надзор за аптеками. Несмотря на сопротивление четырёх городских аптекарей, он даровал привилегии шести новым аптекам, среди прочих в 1650 году и придворной аптеке на улице Юнкерштрассе. Единственной книжной типографией в Пруссии была типография Остербергера. После смерти её основателя дело перенял его зять. В ней печаталась в 1618–1619 годах первая кёнигсбергская газета, которая выходила периодически, хотя и нерегулярно. Первой газетой с нумерацией стала «Avisen oder wöchentliche Zeitung, was sich in Deutschland und an andern Orten zugetragen» («Уведомления, или еженедельная газета о том, что совершилось в Германии и других местностях»), издававшаяся в 1623 году преемником Остербергера, Лоренцом Зегебаде. После его смерти по приглашению курфюрста в Кёнигсберг переехал из Ростока Иоганн Ройснер. Поскольку он не смог прийти к соглашению с вдовой Зегебаде, то открыл собственную типографию, получив на это обширную привилегию. Тем самым он вскоре имел больший вес, нежели зегебадская типография, которой теперь управлял предприниматель Пашен Мензе. Ройснер издавал с 1658 года газету «Europäischer Mercurius» («Европейский курьер»), выходившую дважды в неделю, за которой последовала «Ordinari Роst Zeitung» («Очередные почтовые известия»). Типография на протяжении многих поколений оставалась фамильным предприятием. Книжную лавку, возникшую вначале как филиал, основал и ростокский книготорговец Иоганн Халлерфорд; лавка вскоре превратилась в цветущее предприятие. Она находилась у ворот Шмидетор, то есть недалеко от университета. Вне стен Альбертины в это время по образцу итальянских академий^>{61} впервые собрался круг духовно ищущих творческих людей. Его самым плодотворным членом являлся профессор поэзии Симон Дах. Он не был «бедным поэтом» и жил в хороших условиях, хотя и скромно, был женат на дочери одного их придворных судей, от брака с которой имел восьмерых детей. Он был нежного здоровья, но славился весёлой натурой и живым юмором. Он не был большим мыслителем и больше нуждался в том, чтобы им руководили, однако сознавал, что с его именем связано начало новой эпохи в немецкой поэзии, так как он доказывал вновь и вновь, что и на этом языке можно слагать стихи. Образцом ему служил не латинист Сабинус, а современник Мартин Опиц, которым он восхищался. Дах сложил более тысячи стихов, написанных по разным случаям, показывая в них, что может вникнуть в радости и в горести своих сограждан и вселить в них свою веру в Бога. Скромная лютеранская святость была матерью-кормилицей его искусства стихосложения.

Поэт был признанной душой кружка, члены которого сами себя называли «сознательно говорящие о смерти»; на своих собраниях они не только пели песни, декламировали стихи, вели разговоры о религии и природе, языке и поэзии, но и с грустной радостью беседовали о смерти, сочиняя друг другу похоронные песни. Ни один из воинствующих теологов, оглушавших университет криком и руганью, не принадлежал к этому кружку. Кроме Даха, его членами были только три профессора, да ещё несколько педагогов и юристов. Среди последних числился и советник судебной палаты Иоганн Шиммельпфенниг, один из богатейших граждан и благодетелей Кёнигсберга. Своеобразным двигателем и блистательной фигурой кружка был Роберт Робертин, всесторонне образованный и много путешествовавший, бывший старшим статс-секретарём и тем самым старшим по рангу чиновником среди государственных министров и душой своего ведомства. Для Даха он на протяжении многих лет был другом и опорой во всех жизненных невзгодах. Его преждевременная смерть стала тяжёлой утратой для кружковцев. Дах посвятил умершему другу песню «Я, Господь, во власти твоей».