Цехи потребовали объединения трёх городов и участия ремесленников в городском управлении. В пользу этого требования они выдвигали веские причины: право свободного передвижения и повсеместного проживания граждан внутри всего Кёнигсберга, прекращение распрей из-за мостов, более справедливое распределение налогов и доходов в пользу бедных. У них были основания верить, что герцог полностью на их стороне. Общины потребовали от муниципалитета отчёта о доходах и расходах последних лет, настояли на включении четырёх представителей цехов в муниципалитет и в число судебных заседателей. Они получили и отчёт, и согласие по обоим пунктам. Однако затем вдруг выяснилось, что они и не знают, как воспользоваться этими уступками. Прослушав раз двухгодичный отчёт, «они вскоре устали и более отчётов слышать не желали». Из четырёх новых членов муниципалитета трое отказались от этой чести. Остался только перчаточник Тевес Розенфельд, который уже в 1522 году являлся уполномоченным представителем своей общины.　

Лишь одного человека можно назвать социальным революционером: им был медник Ханс Шлефф. Он был человеком склада «цвиккауских фанатиков»^>{38} и бранил состоятельных ганзейских купцов, на которых бедный люд работал до седьмого пота. В своём доме он зачастую собирал единомышленников для тайных бесед.　

В июне 1525 года общины избрали комитет, который должен был вести переговоры об объединении трёх городов и о создании общего «Божьего сундука» (общей церковной казны), т.е. об управлении церковным имуществом. Поскольку муниципалитеты старались затянуть дело, переговоры застопорились. В июле герцог покинул Кёнигсберг и отправился по стране принимать почести от своих подданных. Затем он поехал на политические переговоры в Силезию и Венгрию. Поленц же в качестве представителя герцога отправился в Мазурию для принятия присяги от народа. Таким образом, власть в Кёнигсберге в решающие недели была представлена лишь герцогским секретарём Кристофом Гаттенхофеном, который хотя и был человеком проворным, но мог тут оставаться лишь внимательным наблюдателем и докладывать дальше. А докладывать было о чём.　

В то время, как напряжённость в городе возрастала, крестьяне Самландии также выступили за «чистое» Евангелие. Их требования совпадали с требованиями крестьян в Германии. Доказать, что восстание было подготовлено в Кёнигсберге и что к нему подтолкнули, невозможно, хотя у Поленца и были предположения на этот счёт, когда он назвал город клоакой всех зол, а Гаттенхофен докладывал герцогу, что «бунт берёт начало в Кёнигсберге, где почти все подмастерья и бездельники присоединились к зачинщикам беспорядков». Связь между социальными движениями в городе и на селе, несомненно, существовала. В посланиях к ремесленникам крестьяне просили о помощи и напоминали о совместных договорённостях. Эти письма попали в руки муниципалитета, который созвал общины и зачитал им их содержание. Однако все заверили, что не имеют к этому делу никакого отношения. Делегация города, возглавляемая ведущим политиком Кёнигсберга того времени, бургомистром Альтштадта Николаусом Рихау, вела переговоры с крестьянами в селе Варген и добилась согласия дождаться прибытия герцога. С тем же результатом закончились переговоры дворянства с крестьянами на Кведнауской горе, что в окрестностях Кёнигсберга.