Он вскочил с места и побежал по квартире. Сделав несколько кругов, рванул на себя входную дверь, забыв отпереть замок. Наконец, сообразив, повернул ключ, выскочил на лестничную клетку и уже там закричал. Страшно закричал, даже завыл. Завыл, как раненый, смертельно раненный зверь. Как человек, потерявший сейчас все. Надежду. Веру. Да и вообще – жизнь.

Две недели после приезда он совершенно не помнил. Хорошо, что сообразил уйти из дома – уехал к однокурснику в Кубинку. Там, в деревенской избе, и отлеживался. Вечерами напивались, и это хоть как-то смягчало боль.

А к первому сентября вернулся в Москву уже другим человеком – теперь принадлежность к мужскому полу обнаруживали не только бицепсы, трицепсы и клочковатая борода – теперь он стал замкнутым, жестким, циничным. В общем, стал мужиком уже окончательно.

Спустя примерно полгода ударился во все тяжкие – загулял так, что пыль столбом. Бесконечные пьянки, странные и чужие, малознакомые компании.

Девицы без числа – из тех, кто не задает вопросов. Громкие, душные, потные ночи на чужих простынях. Иногда – на голых диванах, какие там простыни? Домой не приходил неделями – где спал, что ел, с кем пил?

Но это его, кажется, и спасло. А мысли-то были всякие, если по-честному. Может, туда, к ней? А что? Запросто! Сигануть с крыши, и все! Свободен навеки. Спокоен навеки. И счастлив уже окончательно. Потому что терпеть эту боль было невыносимо.

Мать и сестра смотрели на него с испугом и тревогой – не понимали, в чем дело. «Наверное, возраст такой, – вздыхая и успокаивая себя, рассуждала мать. – Мужик должен нагуляться. Попробовать многое. Иначе он не мужик. Не наестся – заголодает потом, в законном браке».

В общем, терпели. Скандалов почти не устраивали. Людка, конечно, пыталась: услышав скрип ключа, тут же выбегала в прихожую и принималась орать.

Странно, но мать ее оттаскивала и успокаивала. А его не трогала – чуяла, что нельзя?

О том, где похоронили Тасю, он не спросил. Понимал – не сможет увидеть ее могилу. Не сможет смотреть на ее фотографию там. Просто рехнется.

Ходил вокруг кладбища, не решаясь зайти.

Так прошел год. Слава богу, что не вылетел из института. А на четвертом курсе он встретил Зою.

Сразу понял – с ней не получится на голом диване и на чужих простынях. Да он к этому и не стремился – здесь было что-то другое. Совсем другое. Поняв это, осознав, прочувствовав, обрадовался: значит, еще не все потеряно? Не выгорело до дна? Черная, как после пожара, душа начала оживать? Травка зеленая начала пробиваться?

С Зоей все было осторожно. На поцелуй осмелился спустя месяца два. А так – за ручку, за ручку.

Она нравилась ему внешне – высокая, ладная, крепкая. Она шутила: «Я же крестьянских кровей, из деревни. Выросла на парном молоке. Вот так и не могу избавиться от своего румянца – а хочется благородной бледности».

Нет, ерунда! Все в ней было хорошо и красиво. Все гармонично. Длинная, красивая, крепкая шея. В яремной ямке – темная, почти черная, словно бархатная, родинка, которую все время хотелось потрогать пальцем – осторожно дотронуться, не дай бог повредить.