Ложась спать, Бруни представляла, как вывеска, поскрипывая, раскачивается на ветру, а надпись поблескивает искрами от света фонарей. Теми же золотыми искрами, которыми были наполнены глаза Григо, когда он однажды зашел в трактир и произнес: «А ну-ка, красавица, подскажи мне, чем это пахнет так дивно из окон заведения?» Появился – будто ниоткуда.

И исчез – словно в никуда.

Столичные увеселения должны были продлиться еще три недели – до дня Зимнего солнцестояния, в который собирались играть свадьбу. Спустя седмицу целитель Жужин разрешил Старшей Королевской Булочнице вернуться к исполнению служебных обязанностей, однако строго запретил таскать тяжести и поднимать руки вверх. «Первый ребеночек всегда стремится вылезти быстрее, ибо полон материнских сил и соков, – так передала она его слова подруге. – Из-за этого в теле матери образуется избыточное усилие, которое может повредить плоду». С высочайшего соизволения мастера Понсила – которое Ванилла вряд ли получила бы, если бы не была женой Дрюни Великолепного, – рабочий день на кухне ей сократили. И уже в обед, убедившись в том, что опара для вечерних королевских хлебов заведена верная, она уходила в трактир, где помогала Матушке и Пипу с мерзавчиками, дожидалась прихода Дрюни, и они вместе отправлялись домой. Если шута задерживали обязанности, Бруни отпускала Пипа пораньше. Повар вновь перебрался домой, что стало возможным благодаря Питеру Коноху, который неплохо освоил приготовление знаменитых булочек и стал приходить в трактир раньше мастера. Тесто у него получалось достойное, но перед сложной начинкой, в которой важно было не ошибиться с приправами, Питер пока пасовал: то переперчивал, то недосаливал, то не докладывал пряностей.

Ванилла восприняла известие о покупке здания под новый трактир с энтузиазмом. И даже составила список лавок с тканями и плотницких мастерских, в которых делали заказы придворные и другие знатные господа. «Это заведение классом повыше должно быть, нежели наш трактир, – пояснила она, пока Матушка, хмурясь, читала список и прикидывала, сколько денег могут с нее содрать продавцы, – а значит, и антураж должен быть соответствующий! Тем более что первая вещь из антуражу у тебя уже есть!»

И такая вещь действительно у Бруни уже была.

Картину мастера Вистуна торжественно доставили и повесили в трактирном зале на следующий день после разговора Матушки и художника. Долго не могли подобрать место: полотно будто светилось изнутри, но на ярком свету эффект исчезал, а в слишком темных углах рисунок терял объем. Маленький Висту, беспрестанно чихая и сморкаясь, в поисках места для шедевры несколько раз оббегал зал в разных направлениях и наконец определился. По странному стечению обстоятельств его заинтересовала стена над тем столиком, за которым любил сиживать Кай. Этот выбор принес Матушке и грусть, и радость одновременно. С тех пор, как за этим столиком сидели другие, она старалась не смотреть в его сторону, но не любоваться «Осенней феей» было невозможно. Люди приходили сюда целыми толпами. Столик «под Феей» очень быстро приобрел статус счастливого и стал пользоваться такой популярностью, что многие предлагали дополнительную плату, чтобы занять его. Общее мнение выразил однажды Томазо Пелеван, которому тоже довелось посидеть там с семьей за субботними вафлями: