– Иди ты! Из-за бабы – с отцом? Ну, ты даешь… Что ж, успехов тебе в трудностях. Тебя во двор завезти или как?

– Да нет, не надо во двор… Сколько я тебе должен?

– Нисколько. А за разговор спасибо. Хотя и не за что тебе спасибо говорить, если по большому счету! Я только в голове все по полочкам разложил, а ты – любовь, любовь… Ладно, вылазь. Не трави душу.

– Ну, тогда пока.

– Бывай, мужик…

Анька открыла дверь, глянула на него настороженно. В глазах вопрос, на губах улыбка ласковая, непривычная. Спросила с надеждой:

– Андрюш, ты мобильник потерял, да? Мы тебе с мамой звонили из санатория, звонили…

– Нет, не потерял. Вы когда приехали?

– Вчера еще… А где ты был, Андрюша? Я папе твоему тоже звонила, но он не сказал ничего… Знаешь, как я переволновалась?

– Ага. Снервничала. Я помню.

– Ой, так ты на маму сердишься, да? Что она на тебя накричала перед отъездом?

– Нет. Ни на кого я не сержусь, Ань. Пойдем на кухню, поговорим.

– Анютка, ты с кем бубнишь? – послышался из ванной сердитый голос тещеньки, и вот уже красно-квадратная распаренная физиономия высунулась из двери, окинула Андрея маленькими злыми глазками. – А-а-а… Явился, ирод! Совсем тут заблукал без жениного пригляду? Говорила я Анютке…

– Отстань, мамо! Дай нам поговорить! – сердито зашипела на нее Анька.

– Ага, давай… Вожжайся с ним больше, едрена матрена простодырая! Да с им разве можно по-человечески-то? Разве он понимает?

– Сгинь, мамо, я кому сказала! – подтолкнула тещеньку обратно в ванную Анька. – Ну? Не лезь, не порть мне разговора…

– Да подумаешь! Не больно и хотелось… – обиженно пожала плечами женщина, сердито закрывая за собой дверь. Но закрыла-таки не до конца – оставила щелку. Андрей голову был готов дать на отсечение, что она тут же приникла ухом к этой щелке, затаившись в неловкой позе охотника. Что ж, пусть…

– Ухожу я от тебя, Анька! – с ходу сообщил он, плюхаясь на кухонный стул.

Колыхнувшись полным телом, будто прошел по нему быстрый электрический разряд, она застыла перед ним статуей, меняя выражение лица сначала с ласкового на оторопелое, а потом и мамино родненькое личико быстро выползло наружу – полыхнули черной яростью глаза, подобрались губы твердой куриной гузкой, и вот уже полетела ему в лицо жирная фига, подкрепленная мощным визгливым сопровождением:

– А вот это видел, гад? Уходит он! Как же! Да я твоей мозглявке вмиг дыхалку перекрою! Шею сверну, как цыпухе, всю жизнь по больницам проведет. Понял?

– Тихо, Анька. Убери от меня пистолет, – с силой отвел он от лица Анькину фигу. – Давай поговорим спокойно, без русских народных психозов. То есть без мозглявки, дыхалки и без цыпухи. И вообще, только попробуй ее пальцем тронуть…

– И попробую! Можешь даже не сомневаться, как попробую! Да я… Да я…

– Без квартиры останешься, Аньк. Отец эту квартиру на мое имя купил, так что придется тебе с мамой обратно в деревню ехать. Выбирай, Анька. Или комфорт здесь, или жажда мести из родной деревни. Свернуть шею ты можешь, конечно, я в твоих способностях нисколько не сомневаюсь, но подумай, во что тебе это удовольствие выльется. Выбирай.