И, отбросив свой плащ и шляпу прочь, я предстал перед нею без всяких притворств! Словно какая-то иссушающая болезнь пронеслась по ее телу при моих словах, так что вся ее красота внезапно испарилась. Лицо вытянулось и сморщилось, приняв практически старческий вид, губы посинели, глаза остекленели и округлились, остановившись на мне; ее руки показались тонкими и призрачными, когда она воздела их в безумном умоляющем движении; нечто вроде придушенного хрипа вырвалось из ее горла с судорожным вздохом отвращения, когда она осела на пол, как будто пыталась с ним слиться и таким образом спрятаться от моего пристального взгляда.

«О нет, нет, нет! – взмолилась она с диким выражением лица. – Вы – не Фабио, этого не может быть – он мертв! А вы – вы сумасшедший! Это какая-то ваша жестокая шутка, какой-то фокус, чтобы меня напугать!»

Она замолчала, затаив дыхание, и ее большие напуганные глаза блуждали по моему лицу с недоверчивым и ужасным удивлением. Она сделала попытку подняться из своей скорченной позы, я подошел и помог ей это сделать с церемонной вежливостью. Она неистово затряслась от моего прикосновения и слабо пошатывалась на ногах; она откинула волосы со лба и пристально меня рассматривала испытующим мучительным взглядом: вначале с сомнением, затем с ужасом и наконец – с убежденной и безнадежной уверенностью, поскольку она вдруг закрыла глаза руками, как будто хотела скрыться от какого-то неприятного объекта, и разразилась тихими стонами, похожими на производимые тяжелой физической болью. Я презрительно рассмеялся.

«Что ж, вы наконец узнали меня? – спросил я. – Я и впрямь несколько изменился. Мои волосы были черными прежде, если вы еще помните, а теперь они поседели от ужасов, окружавших ожившего мертвеца, которых вы даже не можете себе вообразить, но которые, – я заговорил медленнее и с большим чувством, – вы, вероятно, вскоре испытаете. И все же, несмотря на это изменение, я полагаю, что вы узнаете меня! Это хорошо. Я рад, что ваша память не оставила вас доселе!»

Она издала тихий звук, похожий на полустон-полувсхлип.

«О нет, нет! – забормотала она вновь бессознательно. – Этого не может быть! Это все обман, какой-то мерзкий заговор – это не может быть правдой! О Небо! Это было бы слишком жестоко, слишком ужасно!»

Я подошел к ней, отнял ее руки от лица и крепко сжал их своими ладонями.

«Послушайте! – сказал я ясным отчетливым тоном. – Я молчал, Бог знает, и очень долго терпел, но теперь я все скажу. Да! Вы думали, что я мертв, и у вас были все причины на это, все доказательства, чтобы увериться в этом. Какой же счастливой моя предполагаемая гибель сделала вас! Какое облегчение вам принесла! Какое серьезное препятствие устранилось с вашего пути! Но меня похоронили заживо!» Она издала слабый крик ужаса и, глядя дикими глазами вокруг себя, сделала попытку высвободиться из моих рук. Я сжал их еще крепче. «Ах, подумайте об этом, моя супруга! Вы, для которой роскошь стала второй натурой, подумайте о моем несчастном теле, лежавшем в беспомощном обмороке, которое убрали и втиснули вон в тот гроб и забили гвоздями наглухо, заперев от солнечного света и воздуха, как они думали, навсегда! Кто бы мог подумать, что жизнь все еще теплилась внутри меня, жизнь, еще достаточно сильная для того, чтобы выломать доски, в которые меня заточили, и раскидать их, как вы сейчас можете видеть!»