"- Я МИРЗА-ФЕТ-АЛИ АХУНД-ЗАДЕ"
- Аббас-Мирза, Хозрев-Мирза... - стал вспоминать Лермонтов. - И вы Мирза?
Фатали растерялся и заученно произнес:
- Слово "Мирза", прибавляемое после собственного имени, означает принца крови, а если перед именем, как у меня, - выражает ученость.
- Помилуйте, нельзя ли проще?! Татарин?
Фатали улыбнулся. Как объяснить? По-всякому называли и называют и будут, вероятно, еще долго называть: и татарин кавказский, и азербайджанский татарин, и турок, и тюрок, и турок азерийский, и просто азери, и даже туркман, рассказывал Ахунд-Алескер после паломничества, - так называли наших переселенцев в Ирак оттоманцы, чтобы отличать от собственных турок... Как ему это объяснить?! Долго рассказывать!
- Да, татарин.
- А имя... нельзя ли покороче? Я - Мишель.
- А я Фет-Али.
- Фатали-фаталист?
- Уже пытались. Покойный Бестужев.
- Вы что же, не верите в предопределение? У вас ведь, кажется, что на лбу у человека начертано, того не миновать?!
- Спорил я долго с мусульманскими муллами в гянджинских кельях медресе, неужто и с вами мне спорить?
- А можно просто Али?
- Вам дозволено. Перед роковым отплытием в Адлер покойный Бестужев велел мне непременно вас разыскать.
- Но мы с ним не были знакомы.
- А он знал, что вы прибудете в наши края.
- И до вас успело дойти!
- Мы ж в единой империи, а у дурной вести длинные ноги.
- Скачет, весел и игрив! Да-с!... Под фанфары и гром барабанов! А почему именно вам он велел?
- Я автор поэмы на смерть Пушкина.
- Вы?! Поэмы?! Ну да, я слышал! - Уж чего-чего, а этого!!
- Вы удивлены? Сказать по правде, и мне кажется, что это не я, а кто-то другой. Не верится, как я решился. Но мы родственны с Пушкиным. Это станет семейной легендой. - Прадед моей матери был арап Музаффар, еще во времена Надир-шаха приезжал за сбором налогов в Нуху, где и выбрал жену, нухинку. - Понял, что Лермонтов увлечен своими думами. - Да, - продолжил, жизнь текла мутная, как Кура, и вдруг кто-то внутри, неведомый, приказал: встань! Возьми в руки перо! Как же ты можешь молчать?! Ты напишешь о нем! Бумага жаждала потерять белизну свою, лишь бы перо
Пушкина рисовало черты по лицу ея! Погиб глава собора поэтов!
Вот она, первая неожиданность, уготованная ему Востоком! Русские карательные отряды и - приобщение к русскому собору поэтов!
- И кто же в том соборе? - "Читал ли меня?" Нелепое любопытство! С недавних пор выработалось наблюдение, какое-то особое свойство именно у этих его стихов о гибели Пушкина: сразу, по глазам, по голосу, по тому, как смотрели или говорили с ним, Лермонтов тотчас определял для себя - читал или нет. Этот татарин читал!
- Если позволите. - Достал листы.
- Можно взглянуть? - Эта вязь как тайнопись! Постигнем ли?
- Извините, если перевод мой коряв.... Ломоносов красотами гения украсил обитель поэзии, но мечта
Пушкина водворилась в ней. Державин завоевал державу поэзии, но властелином ея избран Пушкин. Карамзин наполнил чашу вином знания, и Пушкин выпил вино этой полной чаши. И вам в том соборе... - Не докончил.
- По одному-то стихотворению?