– Ну же, Чарли, свободнее, отпусти себя…
Она так быстро вертелась, что кудряшки ее подпрыгивали. Высокая и довольно грудастая для тринадцати лет кузина поведала, что уже целовалась.
– С сыном садовника Жоржа. Ужас! Всю меня обмусолил!
Видимо, я улыбнулась воспоминанию, потому что Эва сказала:
– Приятно, что хоть к-к-кому-то здесь нравится.
– А вам – нет? – Я подставила лицо солнышку. – Уж лучше быть здесь, чем любоваться руинами Лондона или Гавра.
– И сам я воронов на тризну пригласил, чтоб остов смрадный им предать на растерзанье[1], – произнесла Эва и, заметив мою растерянность, пояснила: – Это строка из Бодлера, невежественная америкашка. Стихотворение называется «Le M-mort Joyeux».
– «Веселый мертвец»? – перевела я и сморщила нос: – Фу!
– Жутковато, – согласился Финн.
– Весьма, – поддакнула Эва. – Его любимые стихи.
– Чьи? – поинтересовалась я, но она, конечно, не ответила.
Либо матерится, либо говорит загадками – третьего не дано. Разговаривать с ней – все одно что общаться с сильно пьющим сфинксом. Я закатила глаза и, поймав в зеркале улыбку Финна, вновь уставилась на пейзаж.
Впереди замаячил Рубе. Пыльный городок, гораздо тише Лилля. Миновали симпатичную ратушу и готического вида церковь со шпилями. Эва передала Финну бумажку с накорябанным адресом, и мы, заехав в узкую мощеную улочку, остановились перед чем-то вроде антикварной лавки.
– Здесь та женщина, с кем вы хотите поговорить? – удивилась я. – Кто она?
Эва вылезла из машины и лихо отщелкнула окурок в сточную канаву.
– Просто человек, который меня ненавидит.
– Вас ненавидят все, – не сдержалась я.
– Этот – больше других. Пошли со мной или останься, как хочешь.
Не оглядываясь, Эва зашагала к антикварной лавке. Я выбралась из машины, а Финн, опершись локтем о дверцу, опять принялся листать старый журнал.
Сердце мое сильно стучало, когда следом за Эвой я вошла в сумеречную прохладу тесного, но уютного магазинчика. В дальнем конце его виднелся прилавок, вдоль стен выстроились высокие шкафы красного дерева, заставленные мерцающим фарфором: мейсенские вазы, чайные сервизы от Споуда, севрские пастушки и бог знает что еще. За прилавком хозяйка во всем черном огрызком карандаша что-то записывала в журнал; услышав звякнувший колокольчик, она подняла голову.
На носу этой крепко сбитой женщины, с виду ровесницы Эвы, сидели идеально круглые очки, темные волосы ее были собраны в аккуратный пучок. Лицо, изборожденное глубокими морщинами, говорило о нелегко прожитой жизни.
– Чем могу служить, дамы?
– Кое-чем, – ответила Эва. – Хорошо выглядишь, Виолетта Ламерон.
Прежде это имя мне нигде не встречалось. Лицо хозяйки сохраняло полную невозмутимость. Она слегка наклонила голову набок, отчего сверкнули стекла ее круглых очков.
– Твой старый трюк, чтоб скрыть глаза. – Эва коротко хохотнула, словно гавкнула. – Я уж и забыла о нем.
– Меня давно не называли этим именем, – абсолютно спокойно сказала Виолетта или уж как ее там. – Кто вы?
– Старая развалина, которую время не пощадило, но ты все же напрягись и вспомни… – Круговым движением Эва обвела свое лицо… – малышку с телячьими глазами. Я тебе не нравилась, хотя тебе вообще никто не нравился, кроме нее.