– Ты никогда его не видел, но, уж поверь, он настоящее чудовище.

– Может, оно и к лучшему, – проговорил Финн. – Я насмотрелся на чудовищ. Вот только жалею, что меня не было рядом, чтоб защитить вас.

А я вот ничуть не жалела. Если б нас арестовали, человек с судимостью получил бы немалый срок. К тому же мы и сами справились. Но этого я не сказала, щадя его гордость.

– Ну что, сообщим Эве, что вроде бы все нормально?

– Давай. Может, перестанет лаяться.

Эва выслушала новость молча, а потом с удвоенным занудством стала жаловаться: мол, чешутся пальцы под гипсом, повязка давит плечо. Мало того, за все это время она ни разу не спросила о документах, которые раскопала Виолетта.

Прошло еще пять дней. Утром я принесла Эве завтрак и увидела, что номер пуст, а на подушке – записка.

Финн крепко помянул всех святых, а я все перечитывала короткое послание: Уехала домой. Не волнуйтесь.

– Надо же – не волнуйтесь! – Финн взъерошил волосы. – Вот куда она намылилась, дубина стоеросовая? К Виолетте? Хочет выяснить все досконально?

Он кинулся звонить в Рубе. У меня зародилось кое-какое подозрение, и я обшарила номер. Оба «люгера» исчезли.

Вернулся Финн.

– Виолетта о ней ничего не знает.

– Вряд ли Эва отправилась в Лилль или Рубе, – тихо сказала я. – Наверное, она поехала умирать. Дома, где никто не помешает ей спустить курок.

Я тешила себя надеждой, что ее старая душевная рана затянется. Теперь она знает, что не предавала Лили, и собственноручно расправилась с заклятым врагом. Разве этого мало? Отныне можно смотреть в будущее, забыв о мрачном прошлом. Но, видимо, Эва глянула в зеркало, и отражение сказало ей, что без ненависти и вины жизнь утратила смысл. И точку в ней поставит пистолет.

Как было с моим братом.

У меня перехватило дыхание.

– Надо ехать, Финн. В Лондон, как можно скорее.

– А если ее там нет? Раз уж она решила свести счеты с жизнью, это можно сделать в гостинице через две улицы отсюда, а мы и знать не будем…

– В записке сказано уехала домой. Тридцать с лишним лет у нее не было другого дома, кроме Лондона. И если она решила умереть…

О господи. Не надо!

Нынешняя поездка по Франции сильно отличалась от прежней. Без едких замечаний пассажирки на заднем сиденье машина казалась пустой, никаких заездов в Лилль и Руан. Дорога от Парижа до Кале заняла всего несколько часов, паром доставил нас в туманный Альбион, и «лагонда», натужно пыхтя, понесла нас в Лондон. У меня сжалось горло, когда я вдруг сообразила, что нынче день моего рождения. А я совсем забыла.

Мне двадцать лет.

Меньше двух месяцев назад я сошла с поезда и отправилась в промозглую тьму, не имея ничего, кроме Розиной фотографии и беспочвенных надежд. Эвелин Гардинер была просто именем на бумажном клочке. Я знать не знала Эву, Финна, Рене Борделона. Да я и себя-то не знала.

Меньше двух месяцев назад. И сколько всего произошло за столь короткий срок. Я потрогала свой округлившийся живот. Интересно, когда Розанчик начнет шевелиться?

– Номер десять по Хэмпсон-стрит, – бормотал Финн, лавируя меж рытвин. В Лондоне следы войны по-прежнему были заметны, но лица прохожих, в этот теплый летний день вышагивавших по разбитым улицам, как будто посветлели. Наверное, мрачными были только наши с Финном физиономии. – Лучше вам оказаться дома, Гардинер.