Я посмотрела на нее и вдруг расплакалась.

– Она пыталась застрелиться!

Финн поцеловал меня в маковку.

– Этого мы тоже не допустим.

Чуть свет мы покинули гостиницу, я шла рядом с Эвой, поддерживая ее. Заспанный портье ни о чем не спросил. Финн не жалел «лагонду», и через час мы были далеко от Грасса.

– Гардинер, вы должны мне новую машину, – бурчал Финн, прислушиваясь к скрежету передач. – Пятна крови с сиденья не вывести, и мотору, похоже, крышка.

За всю долгую дорогу Эва не проронила ни слова. Съежившаяся на заднем сиденье, она напоминала угловатую композицию из костей. Даже в Париже, когда мы проезжали над темными водами Сены, и я, открыв окно, выбросила бюст Бодлера в реку, она ничего не сказала. Только всем телом вздрогнула.

Одному богу известно, где Финн раздобыл врача, согласившегося осмотреть Эву, не задавая лишних вопросов. Лекарь продезинфицировал рану, наложил швы и отбыл.

– В армейском братстве имеются лишенные лицензии врачи, – сказал Финн. – Кто, по-твоему, втихаря штопает бывших уголовников, пострадавших в драках?

Теперь, когда Эвины пальцы были загипсованы, а рана зашита, когда имелись обезболивающие и противовоспалительные средства, мы решили залечь на дно.

– Нужно время, чтоб все зажило, – сказала я. Эва была странно вялая и лишь иногда проявляла свой скверный характер. – В Париже можно спрятаться, если вдруг…

Если вдруг полиция все-таки выйдет на наш след, – думали мы с Финном, однако в разговорах Борделона не поминали. На Монмартре мы сняли дешевые номера, где никто не мешал Эве много спать, принимать лекарства и скандалить из-за того, что ей не дают виски. Прошло целых пять дней, прежде чем Финн увидел заметку под заголовком «На окраине Грасса найден мертвым бывший ресторатор».

Выхватив у него газету, я зашарила глазами по строчкам: труп обнаружила домработница, пришедшая для еженедельной уборки… состоятельный человек… покойный жил один… в комнате погром… прошло много времени, и потому сбор улик затруднен…

Я уронила голову на руки, охваченная внезапной слабостью. Никаких упоминаний пожилой дамы и юриста, наводивших справки о покойном. Знает о них полиция или нет, но в заметке ни слова о том, что ведется расследование. Значит, никто не свяжет богатую американскую вдову и липового адвоката с прикованной к постели англичанкой и ее затрапезным шофером, обитающими в Париже.

– Он пролежал пять дней, – задумчиво сказал Финн. – Будь у него родные и друзья, его нашли бы раньше. Кто-нибудь позвонил бы ему и, не получив ответа, обеспокоился. Но у него не было друзей. Он никого не любил, ни с кем не сближался.

– На трупе я оставила фотографию. Ту, где Борделон с нацистами. – Я медленно выдохнула и перечитала заметку. – Я подумала, что полиция не станет слишком усердно искать убийцу коллаборациониста. Не важно, грабеж это или возмездие… чего уж теперь.

Финн поцеловал меня в лоб.

– Хитрюга.

Заметку сопровождало фото улыбающегося элегантного Рене. У меня свело живот, я отшвырнула газету. Теперь и мне снилась оглашаемая криками комната в зеленых шелковых обоях.