Задыхаясь от порохового дыма, я стал дышать широко открытым ртом. Сидоров, улыбаясь, отвел глаза от меня и продолжал наблюдение за дорогой. Все это было минуту назад, а сейчас он лежал с лицом, залитым кровью, с черепом, проломленным крупным осколком. Я не хотел верить тому, что Владимир мертв: еще и еще раз я прижимался ухом к его груди с надеждой уловить хотя бы приглушенный стук сердца. Но сердце снайпера не билось: он умер, крепко сжимая в руках винтовку. Я лежал рядом с мертвым другом, полный решимости оберегать его до последнего патрона. Но как только прекратилась артиллерийская стрельба, последовал приказ майора:

– Отходить к лощине!

Я положил себе на спину тело Владимира и стал отползать к лощине. Трудно было ползти по изрытому полю, но я не мог оставить тело товарища.

В лощине ко мне подбежал один из артиллеристов и раздраженно спросил:

– Опять отступаете?

– Нет, не отступаем, а переходим на новые позиции. – Я вынул из чехла лопату и стал рыть могилу.

– Это ваш командир? – допытывался артиллерист.

– Нет, не командир – друг.

Ко мне подошли Бодров и Ульянов. Молча, не сказав друг другу ни слова, мы похоронили нашего товарища, снайпера, коммуниста Владимира Сидорова…

Вражеское командование, несмотря на огромные потери, продолжало гнать в бой все новые и новые части, стремясь прорваться к Ропше. Из кустарника показались танки врага. На бешеной скорости мчались они в нашу сторону. Но не успели немецкие машины преодолеть и трехсот метров, как батарея капитана Столярова подбила первый, а потом и второй танк. Раздались оглушительные взрывы – внутри подбитых машин рвались снаряды. Автоматчики стали соскакивать с танков и укрываться в кустарнике. Еще три вражеские машины остановились и загорелись, остальные тринадцать укрылись на склоне оврага. Теперь огонь батареи Столярова против них был бессилен.

По окопам из уст в уста передавался приказ комбата:

– Приготовить гранаты!

Мы связывали ручные гранаты по нескольку штук вместе и прикрепляли к ним бутылки с горючей жидкостью. Все приготовления были быстро закончены, но никто из нас толком не знал, как мы сумеем подойти к вражеским танкам. Ведь прежде чем мы подползем к машинам на дистанцию броска ручной гранаты, немцы расстреляют нас из пулеметов. А тут еще, как назло, из кустарника стали выползать автоматчики. Они стремились соединиться со своими танками.

Недалеко от нас в окопе стоял майор Чистяков. Лицо его было бледным, на лбу выступили капельки пота; он нервно кусал губы, неотрывно следя за движением автоматчиков. Рядом с комбатом стояли командиры рот Зорин, Воробьев и Круглов.

Воробьев посмотрел в глаза майору:

– Как же быть, товарищ комбат? Неужели пропустим этих гадов в тыл?

– А что вы можете посоветовать?

Наступило тяжелое молчание. Я знал, что лейтенант Воробьев без колебания отдаст свою жизнь, лишь бы не отступать. Но в данном положении эта жертва была бы бессмысленной. В овраге собралось не менее батальона немецких автоматчиков, которые в любую минуту под прикрытием огня танков могли нас атаковать. Но Воробьев продолжал горячиться и доказывать комбату, что лучше умереть в бою, чем стоять в окопе и ждать, когда тебя пристрелят или растопчут.