На сцене был длинный стол под суконной красной скатертью, на нем в ряд, как на спектакле самодеятельного театра, как бы обозначая обстановку и время, стояли керосиновая лампа, граненый графин для воды и рядом с ним два стакана. Графин и стаканы были пусты. Они были ритуальными символами.
За столом сидел президиум – басовитая женщина, что привела Егора сюда, изможденный мужчина с очень длинной черной бородой и проваленными светлыми глазами и другой, скучный, в очках, схожий с манекеном своей полной неподвижностью.
Сидящих в зале разглядеть было трудно – туда почти не достигал свет лампы. Но можно было понять, что сидит там человек десять-пятнадцать, сидят как куклы и никуда не торопятся.
И еще Егору удалось разглядеть на стенах лозунги. Несмотря на темноту, их можно было прочесть, потому что буквы лозунгов были велики. «ДАЕШЬ ПЯТИЛЕТКУ В ЧЕТЫРЕ ГОДА!» – было написано слева белыми буквами на красной ткани. Лозунг этот, видно, висел здесь много лет. Так же стар был лозунг «ЭКОНОМИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ЭКОНОМНОЙ», удививший Егора бессмыслицей, но бессмыслицей знакомой, как будто увиденной в детстве и забытой. На другой стене находились предметы иного толка, и даже непонятно было, кто им разрешил соседствовать с красными лозунгами и переходящим Красным Знаменем, прислоненным к сцене в углу.
Там можно было различить большой замызганный портрет человека с массивной широкой бородой, но не Маркса – Маркса Егор помнил. И тут же Егор различил этого человека, только куда более изношенного, чем на портрете. Он дремал, скособочившись на стуле. А его сосед – взгляд Егора непроизвольно скользнул туда – был человеком согбенным, худым, обнаженным до пояса, и на шее у него висела петля из толстой веревки, словно он недавно сорвался с виселицы. Но никого это не удивляло.
Рядом с портретом бородача Егор увидел черный флаг с черепом, а также черный кнут и ржавый меч.
– Ты проходи, товарищ Егор, – сказала старуха, которая привела его сюда. Несмотря на дряхлость, она красила волосы в красно-рыжий цвет. – Проходи на кафедру, будешь отчет держать перед товарищами.
Егор покорно пошел по сцене вдоль стола и зашел за фанерную трибуну.
И тут из зала, откуда на него глядели серые, плохо различимые лица, послышались сухие негромкие аплодисменты, словно сейчас он начнет доклад о международном положении.
Женщина постучала острием карандаша по скатерти.
– Спокойствие, товарищи. Среди нас сегодня наш новый товарищ Егор. Пора омолаживать нашу организацию.
– Биографию, кратенько, – послышалось из зала. Егор взглянул на женщину. Она распоряжалась его странным приключением.
– Кратенько, – сказала она. – Мы понимаем, в Гражданской не участвовал... в отличие от нас.
Когда тебе шестнадцать лет и ты стоишь на кафедре, то молчать невозможно. Егор покорился.
– Я заканчиваю среднюю школу, – сказал он. – Живу в Москве, на проспекте Вернадского.
– Ну и прибыл к нам на этот Новый год, – дополнила женщина. – По семейным обстоятельствам.
– Ясное дело, товарищ Коллонтай, – отозвались из зала. – Но жаль, что не из идейных соображений.