— У дочери, — кивнул майор, передавая ему бумаги.

— А она знает об этом?

— Да, конечно.

— Поедем. — Профессор поднялся. — А вы поправляйтесь, голубчик Гасан Алиевич. — Он протянул Алиеву руку. — Вас лечат прекрасно…

— Спасибо, профессор. После войны приезжайте в Баку.

— Обязательно. И, надеюсь, не так, как я ездил сегодня к дочери, — улыбнулся Беляев.

Семиренко и Беляев вышли из землянки на воздух, их ослепило сияние белого снега и солнца.

Партизанский лагерь жил своей жизнью: невдалеке рота бойцов занималась отработкой рукопашного боя, уходил куда-то лыжный дозор.

Профессора ждали сани, а Семиренко — его неизменная лошадь под седлом и полувзвод кавалеристов охраны.

— Ну, пока, будь здорова! До свиданья, красавица! — крикнул секретарь обкома Ирине Петровне, которая стояла у входа в землянку и прощалась с Беляевым.

— …И Алиева надо эвакуировать обязательно, — говорил профессор Ирине Петровне. — У него есть признаки отечности легкого… До свиданья, доктор. Будьте мужественны…

Сани с профессором и Семиренко с кавалерийским эскортом уехали.

Млынский обернулся к Горшкову.

— Алеша пришел?

— Нет, товарищ майор… третьи сутки людей не снимаю…

— Вышли дозоры по всем дорогам из города.

— Есть! — Горшков отдал честь и ушел.

Собрался было уйти и Млынский, но взгляд его задержался на Ирине Петровне, которая, придерживая у ворота накинутую поверх халата солдатскую шинель, смотрела вслед удалявшимся всадникам.

— Что, красиво? — спросил майор.

— Даже очень, — ответила Ирина Петровна, — и, если вы сейчас заговорите о погоде, я согласна — погода прекрасная, но почему в такую погоду нет самолета? Раненых надо немедленно вывозить!..

— К сожалению, это не только от погоды зависит, Ирина Петровна… — сказал майор. — Все вас хвалят. Когда вы успели обрести такую серьезную практику?

— Это вам подозрительно?

— Нет… — Млынский даже смутился от колючей прямоты ее слов. — Меня… просто по-человечески интересует…

— Я родилась в 1916 году в Ленинграде…

— Я биографию вашу знаю, Ирина Петровна.

— Вот мне и хочется напомнить, что я не девочка и пять лет работаю хирургом.

— Что ж, извините. — Млынский, козырнув, круто повернулся и зашагал, скрипя сапогами по снегу.

Ирина Петровна смотрела ему вслед, закусив губу от досады.

Раненому, которого люди из отряда «За Родину» оставили на чердаке у девушек, становилось все хуже и хуже. Он разметался на сене, громко стонал и бредил.

Девушки хлопотали около него, клали на лоб влажную тряпку и прислушивались к шагам и окрикам немецких патрулей на улице.

Раненый пришел в себя, приподнялся, посмотрел в лица девушек, потом потрогал забинтованную ногу.

— Онемела… Врача бы, девушки, а? — сказал он встревоженно. — Боюсь, не гангрена ли…

При слове «гангрена» Маша от страха закрыла глаза ладонями. Раненый снова откинулся на сено. Девушки стали перешептываться:

— В город надо везти…

— А к кому?

— Найдем. Ленка там… Костя Малышев… Он с подпольем связан, и я уверена… там помогут достать врача и лекарства…

— А как повезем?

— Придумаем… Тихо, уснул…

В лесной сторожке Алеша жадно глотал горячий чай, а Ерофеев, сидя перед ним на корточках, растирал ему спиртом босые ноги.