– Он прав, – сказал Альберт. – И я всегда буду любить тебя, никогда не забывай об этом.

Он поцеловал Ясмину в лоб, Мориц помог ему спуститься. Альберт растерянно озирался – старик, один в этом мире, обогнавшем его. Он схватил Морица за локоть и потянул в сторону. Шофер уже завел мотор.

– Помнишь, что я сказал тебе на Сицилии? Теперь ты за нее в ответе. Но от самого себя ты не сможешь ее спасти. Обращайся с ней хорошо, и если она тебя разочарует, прости ей. Ее иногда захлестывают чувства, каких мы не знаем и не понимаем. Не принимай слишком всерьез, это приходит и уходит, как прилив и отлив. Просто будь с ней. Держи ее не слишком крепко, но никогда не отпускай.

Мориц кивнул. Это было обещание. Он последним влез в кузов, мужчина из Пальмаха опустил брезент, и они уехали во тьму. Сквозь брезент внутрь проникал сырой ноябрьский воздух. Ясмина нащупала руку Морица.

– Ты уверен, что тоже этого хочешь? – спросила она.

Да, он уверен. Это решение принимал уже не Мориц, а Мори́с. В Европе для него больше не было родины. В глубине души он пришел к такому месту, вернее сказать, к не-месту, к внутреннему состоянию, объединившему его со всеми людьми, что набились сейчас в кузов этого старого грузовика. Он был деревом без корней.

Он не знал, чем они будут кормиться в Палестине. Сможет ли он когда-нибудь снова фотографировать или снимать кино. Картинки, которые показывали бы мир таким, каков он есть, а не таким, каким ему следует выглядеть. У меня уже глаз искажен, думал он. Придется заново учиться видеть. Но он знал, что хочет навсегда порвать с прошлым, начать что-то новое. И что в этом он не одинок. Ему не надо было искать единомышленников, он их уже нашел. Отрыв от корней давал шанс выстроить себя заново, от фундамента. На том месте, что им не принадлежит, но было обещано как средоточие радости и единения, их заморская Юкали.

Хотя их звали назад – оставайтесь, оставайтесь с нами! – но они уже не хотели назад, а хотели в страну, которая даст им другое название, которая объединит их всех, откуда бы они ни пришли, под новым флагом. Слушая разговоры, что «новые евреи» – уже не гонимые жертвы, а первопроходцы – построят Эрец Израэль, он видел сходство с тем, что происходило и в нем самом на краю Средиземного моря в эти непостижимые времена. Он умер и родился заново, и с каждым километром, отделявшим их от лагеря, в нем нарастало ощущение собственной новизны.

Дорогу к лодке освещали фонариками. Световая дорожка в ночи, оклики мужчин и торопливые шаги по песку, порывистый ветер. Все проходило бесшумно, в организованной спешке. На надувной лодке ждали бойцы Пальмаха. Все вошли в воду. Сильные матросы подсаживали в лодку женщин и детей.

– Корабль, мама? – спросила Жоэль. Она дрожала от холода.

– Он там, в море. Мы его пока не видим, но он там есть.

Потом матросы оттолкнули лодку от берега, и вскоре в ночи проступил черный силуэт старой шхуны. Она стояла на якоре недалеко от берега с погашенными огнями. Мориц различил на носу надпись на иврите. Когда они подплыли ближе, то увидели другую надувную лодку, которая покачивалась на волнах у самого борта судна, матросы помогали промокшим людям взбираться по веревочной лестнице на палубу. Вслед за последним пассажиром подняли багаж в одной большой сетке. Когда их лодка оказалась возле судна, Ясмина толкнула Морица в бок: