– Синьора уехала на такси.

Я замираю.

– Вы уверены? Синьора Сарфати?

– Да.

– И не оставила никакого сообщения?

– Нет. Вы хотите рассчитаться? Хозяйки сейчас нет, но вы можете заплатить мне.

Я иду за ней к стойке.

– Вы ведь подруги с синьорой Сарфати?

– Да.

– Не могли бы вы захватить для нее кое-что?

– Что?

Она указывает на завернутый в бумагу букет в уродливой вазе:

– Только что принесли для нее.

Я осторожно вынимаю цветы из вазы, разворачиваю бумагу. Это розы, белые, красные и фиолетовые. Жасмин, гранатовый цвет и бугенвиллея.

– Кто принес букет?

– Посыльный.

– Он что-нибудь сказал? Оставил записку?

Горничная скучающе мотает головой: нет.

– Платить будете наличными или картой?

Я еду на такси к порту по пустой дороге. Сквозь серые облака над морем внезапно прорывается солнечный луч, почти неправдоподобно яркий. Последний поцелуй, перед тем как я улечу домой, – Патрис ждет меня на катере. Такси проезжает мимо портового бара, в котором я встретила Жоэль. У входа стоят рыбаки, два яхтсмена, молодая семья из Марсалы. Маленькая девочка, держащая за руку отца, лижет мороженое. Она машет мне. Я машу в ответ. Меня вдруг захлестывает любовь к миру. Я больше не одна, я часть всего. Я снова здесь.

Жоэль еще на связи, когда я ей звоню.

– Дорогая! – говорит она, будто ничего не случилось.

– Почему ты уехала?

– Я же сказала: ненавижу прощания.

Пока такси сворачивает в порт, я рассказываю ей про букет. Она долго молчит. Мне даже слышится легкий всхлип. Но то лишь долгая улыбка на другом конце.

– Теперь ты мне веришь?

– Только если ты расскажешь мне конец истории.

Жоэль смеется.

– Как видишь, эта история еще не закончилась.

– Так куда вы тогда поехали из Рима?

– Мы переправились через море.

Мы или найдем дорогу. Или проложим ее сами.

Ганнибал

Грузовик остановился под деревьями. Остаток пути к берегу пришлось преодолеть пешком. Ясмина молча проплакала всю поездку. Хотя она не раскаивалась в своем решении, прощание с Альбертом не стало от этого легче. Он проводил их до грузовика, который отправлялся в полночь, и не от главного входа, а с проселочной дороги, отходящей от Чинечитта. Человек тридцать-сорок в зимней одежде, с рюкзаками, чемоданами и тюками, водруженными на голову, тихие и решительные, направлялись на родину, которую никогда не видели. Американцы знали, но закрывали на это глаза. Мориц нес сонную Жоэль на плечах. Она была не единственным ребенком в группе, имелся даже новорожденный. У грузовика их ждали двое крепких мужчин из Пальмаха со списком фамилий, они указывали людям их места в кузове. Все происходило быстро. Мориц протянул Ясмине в кузов малышку. Альберт, который так и не успел проститься с дочерью, забрался в кузов, чтобы еще раз обнять ее, но мужчина из Пальмаха тут же велел ему слезать.

– Я буду по тебе скучать, – сказала Ясмина, – каждый день, каждую секунду. – Он крепко держал ее за руку, не в силах произнести ни слова. – Мне сегодня приснился Виктор, – перешла она на шепот, – он сказал: любой дом когда-то становится мал. Сказал: иди своим путем.

– Синьор! У нас нет времени!