Наступило затишье. С неба посыпалась мокрая крупа, грязи разверзлись, ходьба по дороге опять превратилась в тайночтение клинописи шин и следов обуви. Умершего от ранений по фамилии Климчук пришлось хоронить недалеко от запретки в гробу, сколоченном из найденных досок. Швыряя грязь вместо комьев земли, мы поспешно закопали этот гроб, чтобы в щели между досками не натекло. Вечером я глядел в мутное окно на секущий дождь со снегом и низкие облака, заволакивающие тундру, и готовился лечь в ту же мерзлую почву. Столько раз я был где-то рядом и жалел о непрожитом, а теперь — теперь досадно было лишь, что я не помогу тысячам отчаявшихся, заплутавших в навязанных им вариантах выбора, мнимых противоречиях, представлениях о врагах, никогда не знавших, как жить, освободившись от страха. Не верилось, что из далекой, существующей в иной вселенной Москвы явится какая-то комиссия, по крайней мере сейчас, после одной робкой попытки штурма, и я уговаривал комитетовцев готовить людей к тому, что против нас выйдет с оружием весь здешний гарнизон. Следовательно, надо было учить тех, кто не воевал, хотя бы примитивным оборонительным действиям — далеко не у каждого был обрезок трубы или арматуры. Но я ошибся. Спустя пять дней ненастья и сомнений выглянуло солнце, а с вахты донесли, что приехала делегация на «эмках» — какой-то полковник, с ним генерал-лейтенант, еще несколько в штатском и, конечно, Семенов. Такое развитие событий комитет предусмотрел, и украинцы вынесли в тундру за вахту несколько длинных столов и стулья. Бомштейн приготовил отрез красной ткани на скатерть. К столу двинулись не только активисты, но и едва ли не половина лагеря.

Переговоры продолжались пять часов. Сначала я стоял в ряду с Фильневым, которого решили назначить председателем, и другими комитетовцами и наблюдал за происходящим. Комиссия молча и не снимая фуражек заняла стулья по дальнюю сторону стола. Однако почти сразу полковник, представившись Кузнецовым, начальником тюремного отдела Министерства внутренних дел, попросил остаться не менее десяти делегатов. «Красиво мордатый балакает», — произнес кто-то слева. Комитетовцы повернулись лицом к подступившим товарищам. Мы с Фильневым встретились глазами. Он показал мне на вахту, и это был понятный знак: мы заранее договорились, что среди переговорщиков не должно быть партийных вожаков. Толпа нехотя отошла к вахте и села на землю. Делегаты остались и, в свою очередь, потребовали, чтобы Семенов не участвовал в переговорах, так как ему веры больше не было. Кузнецов не хотел конфликтовать, по крайней мере сразу, и Семенов отправился к взводу охраны за спиной комиссии, стоявшему в полсотне метров с винтовками наизготовку.

Как рассказывал Бомштейн, речь свою Кузнецов начал с того, что Берия обо всем в курсе и потому отправил его разобраться в случившемся. Горбоносый генерал-лейтенант назвался начальником конвойных войск Сироткиным, а штатские — партийными секретарями из Москвы. «Я человек практический и сразу же удовлетворю ваши претензии, решение которых находится в моей власти. А то, что не смогу решить самостоятельно, передам в Москву, но при условии, что завтра же вы возобновите работу на стройке». После этого каждый из делегатов выступал, разъясняя требования. Кузнецов держался просто, старался понравиться, но не так, чтобы это бросалось в глаза, и некоторые претензии удовлетворил сразу. Он отменил номера на одежде и велел демонтировать решетки на окнах бараков, обещал прислать отдельную комиссию с участием прокурорских, чтобы сразу пересмотреть дела инвалидов и матерей, а затем тех, кому дали по двадцать пять, а потом и всех остальных. Затем Кузнецов обещал много практического — снести замки, не ограничивать переписку с родными, уменьшить рабочий день до восьми часов и ввести зачеты, приравняв политических в правах к бытовикам. А главное, он твердо отрицал всякую кару за организацию бунта и участие в нем. Это произвело впечатление, поэтому, когда комиссия отклонила добавленную Морушко идею объединить мужские лагеря с женскими под предлогом, что девушки и так бегают к конвоирам, а заключенные вынуждены искать для любви уголок на стройке, никто спорить не стал.