Спустя полдня показалась колонна наших, идущая со стройки. Конвоиры вели их быстрым шагом, и только потом мы поняли почему. Синепогонники боялись, что смена не зайдет в отделение, а пойдет дальше по городу разносить весть о восстании. Лишь когда украинцы распахнули ворота и впустили их, я увидел, как Фильнев яростно втолковывает Дикареву, что надо было делать, и тот расстроенно машет рукой. Теперь же сбежавшая за периметр, но никуда не девшаяся вохра держала выходы из Пятого на мушке. Впрочем, прибывшая колонна принесла и добрую весть: их старались провести подальше от Шестого, но оттуда были слышны крики — женщины тоже бастовали. Утром в стройзону не пришла ни одна бригада, что значило, что намерения Четвертого также тверды, и всего восстало не менее девяти тысяч душ.

Ночь прошла спокойно, а наутро мы нашли висящие на бараках прокламации «Не слушайте провокаторов! Выходите на работу!». Дикарев, который взял на себя пропаганду, задумался, что можно было бы противопоставить. Все три бунтующих отделения находились на окраине города, и поэтому на воле могли не знать о сути наших требований и, главное, об убийствах. Застрявшие в стройзоне успели рассказать об этом инженерам и бригадирам из «чистых», но осмелятся ли те передать услышанное горожанам? Наверняка на весь Норильск найдется хотя бы один радиолюбитель, который может простучать своим ключом: беда, бунт, убийства, беззаконие. «Помню, что у китайцев был вот какой обычай, — сказал Дикарев, выросший в Харбине, — на праздник поминовения усопших они писали на бумажках свои проблемы и беды, привязывали их к змею и отпускали веревку, чтобы змей улетел. Так вот, глядите…» Он взял четыре рейки, обрезал ватман, натянул лист, пришпилил и к перекрестью привязал не только веревку, на которой летел змей, но и вплел в тот же узел пачку листовок. Узел предстояло затянуть очень легко, чтобы мы резко дернули за конец веревки и листовки рассыпались и полетели вниз.

Тут же нашлись художник, который взялся оформить тексты, и печатники, готовые сделать оттиски. Мы составили две листовки — для горожан и для солдат. Первая гласила:

Граждане Норильска! Нас убивают и морят голодом. Мы добиваемся вызова правительственной комиссии. Мы просим граждан Советского Союза оказать нам помощь — сообщить любым способом правительству С.С.С.Р о произволе над заключенными 4, 5 и 6 отделений Горного лагеря.

Вторая должна была воздействовать на вохру.

Солдаты, траурные флаги — знак глубокой скорби о наших расстрелянных товарищах. Мы хотим жить спокойно, мы не саботажники и мятежники. Мы ждем правительственную комиссию. При созданных вами условиях выходить за зону лагерное население не может.

Не допускайте пролития братской крови.

Вздохнув, я попросил приписать: «Да здравствует мир, демократия и дружба народов!»

Дикарев смастерил сразу четыре змея. Самая беда была с легкой веревкой длиной в километр — пришлось связывать куски лески, искать бечевку и чуть ли не снимать шнурки. Наконец в небо полетел первый змей, но последовало неловкое движение, и листовки рассыпались над стройзоной. Лишь третий по счету змей достиг города. Дикарев удачно сдернул узел и рассыпал прокламации над жилыми кварталами. Это была победа, хоть и небольшая. Помимо прочего, ветер мог донести листовки до каторжан, строивших цементный завод. Конечно, до них было пять километров тундры, но чем черт не шутит, пока бог спит. По крайней мере, это было возможно. А на следующий день за нас взялись по-настоящему.