Которую ты…

Ох.

Ладно, решил Чарли. Я подумаю об этом позже[88].

Теперь же ему страшно хотелось подышать в бумажный пакет или исчезнуть.

– Тут их, должно быть, сотни, – сказал Паук, и голос его дрогнул.

Воздух над соседним камнем пришел в движение, и там обнаружилась Женщина-Птица. Она смотрела на братьев, сложив руки на груди.

– Что бы ты ни собирался сделать, – сказал Паук, – лучше тебе поторопиться. Они не будут ждать вечно.

Во рту у Чарли пересохло.

– Ладно.

– Ну. Гм, – сказал Паук. – Что конкретно мы собираемся делать?

– Мы им споем, – просто ответил Чарли.

– Что?

– Так можно все исправить. Я разобрался. Мы просто споем, ты и я.

– Не понимаю. Споем что?

– Песню, – сказал Чарли. – Чтобы что-то исправить, надо спеть. – В его голосе совсем не осталось уверенности. – Песню.

Глаза Паука стали как лужи после дождя, и в них Чарли увидел то, что раньше не замечал: кажется, любовь, и смущение, но больше всего – мольбу.

– Не понимаю, о чем ты.

Лев наблюдал за ними с огромного валуна, Обезьяна – с верхушки дерева, а Тигр…

Чарли увидел Тигра. Тигр осторожно ступал на четырех лапах. Морда у него была опухшая и разбитая, но глаза сверкали, и, похоже, он был бы совершенно счастлив, если бы удалось сравнять счет.

Чарли открыл рот. Оттуда донеслось тихое кваканье, будто Чарли только что проглотил особенно нервную лягушку.

– Без толку все, – прошептал он Пауку. – Дурацкая была идея, да?

– М-да.

– Как думаешь, мы сможем просто уйти? – Чарли нервно пробежал глазами по горному склону и пещерам, коснувшись каждого из сотен тотемных существ от начала времен. Но теперь здесь был тот, кого он прежде не заметил: невысокий человек в лимонно-желтых перчатках, с тонкими усами – и без шляпы, которая прикрыла бы редеющую шевелюру.

Старик подмигнул, поймав его взгляд.

Не очень-то много, но этого хватило.

Чарли набрал в легкие воздуха и запел.

– Я Чарли, – пел он. – Я сын Ананси. Так слушайте, как я пою. Слушайте мою жизнь.

Он спел им песню мальчика-полубога, которого разделила надвое сварливая старуха. Он спел об отце и спел о матери.

Он спел об именах и словах, о кирпичиках, из которых складывается реальность, миры, которые создают другие миры, истины, что кроются за ходом вещей, он спел об уместных концовках и простых заключениях для тех, кто нанесет обиду ему или его близким.

Он спел им мир.

Это была хорошая песня, и это была его песня. Порой в ней были слова, порой – слов не было вообще никаких.

И пока он пел, все, кто его слушал, начали хлопать, топать и подпевать. Чарли чувствовал себя исполнителем великой песни, в которой нашлось место всем и каждому. Он спел о птицах, о том, как волшебно, подняв глаза, видеть их полет, о том, как переливаются на утреннем солнце их крылья.

Теперь тотемные создания плясали, каждое на свой лад. Женщина-Птица танцевала круговой птичий танец, обмахиваясь хвостовыми перьями и запрокидывая клюв.

Только одно создание на горном склоне не танцевало.

Тигр бил хвостом. Он не хлопал, не пел, не плясал. На морде от синяков места живого не осталось, и весь он был в рубцах и следах от укусов. Он мягко, по шажочку, спустился по камням, подобравшись к Чарли.