– Я помню, где я находился.

– Где?

– Здесь, в Новом Иордане, на благотворительной акции фонда помощи детям.

– Отлично. Просто отлично, что вы сами это сейчас признали.

– Вот вам и не нужно меня убеждать.

– Масса людей тут в отделе занималась проверкой ваших показаний и вашего алиби. Оказалось, что впустую потрачены время и силы.

– Все эти дни и еще много дней я буду молиться, чтобы эти люди меня простили.

– Это время и эти усилия могли быть потрачены на поиски настоящего убийцы Марии Шелест.

– Нет, тут вы ошибаетесь.

– Вы не хотите, чтобы настоящий убийца был пойман? Хотя бы ради памяти девушки, ради справедливости.

– «И вывел меня… и поставил меня среди долины, а она была полна костями человеческими. И обвел меня вокруг, вокруг. И вот очень много их в долине, и вот – они очень сухие. И сказал мне: сын человеческий, оживут ли эти кости?»

– По-вашему, что же, все зря? Вы же знали ее, отец Лаврентий. Неужели вам все равно…

– Я денно и нощно молюсь о ее душе. Упокой, господи, ее душу.

– Вам жаль ее. Тогда к чему эта ваша комедия с признанием?

Отец Лаврентий молчал. Солнечные квадраты на полу подбирались к его ногам, двигаясь, точно живые существа.

– Знаете, всякое бывает, и люди приходят в полицию и сознаются в том, чего они не делали, – сказала Катя. – Тут таких видели-перевидели и уже не удивляются. Считают всех таких психами. Прикажете и вас, святой отец, внести в этот список?

– Это ваше дело.

– Оперативники внесут, им ничего не остается. Надо же как-то объяснять ваш поступок. Подкрепят показаниями о проблемах вашей личной жизни, связанных с неудачной женитьбой на психически больной девушке. Пережитый в результате этого стресс мог повлиять.

Отец Лаврентий вскинул голову, щеки его порозовели.

– Извините, а вы как думали? – продолжала Катя. – Тут все в ход пойдет, любая информация, даже частного характера, даже о личной жизни. Надо же как-то объяснить вашу явку с повинной. Объяснят психическим сдвигом. Мне в это верить?

– Как хотите.

– Это не ответ.

– Ну, не верьте.

– А я и не верю. Вы не похожи на больного. И вы не убивали Марию Шелест. Но вы взяли это убийство на себя. Вы признались. И лично у меня есть для этого лишь одно объяснение. Сказать какое?

– Любопытно послушать.

Его тон… он говорил тоном сорокалетнего человека, не юноши, каким был физически, а гораздо старше, опытнее. Была ли эта манера врожденной или приобретенной во время учебы в семинарии?

– У меня лишь одно объяснение, – внятно повторила Катя. – Вам это было нужно. Признавшись в том, чего вы не совершали, вы преследовали какую-то цель.

Он снова не ответил.

– Что за цель у вас, отец Лаврентий?

– Вы хотите это узнать?

– Да, хочу.

Он снова умолк.

– Да, хочу, – Катя повысила голос. – Потому что это не игрушки, все это очень серьезно. И я узнаю это, обещаю вам, даже если вы мне не скажете.

– Я должен его остановить.

– Кого его?

– Того, кто не здесь. Кто по ту сторону тени.

– Кто это?

– Демон.

Если бы в его тоне сейчас звучали истерические нотки, Катя сразу бы кончила эту беседу и позвала конвойного. Но его тон был сух и спокоен, правда, сказал он это тихо. Очень тихо.