И не сумел, видимо, это скрыть, так как жена догадалась.

Вслух они об этом не говорят. Но знают. Каждый знает, что другой тоже знает. И это угнетает.

Они живут в одном доме, под одной крышей в достатке и изобилии. И вот он просит у меня, приходского священника, совета – как быть? Как разрубить этот гордиев узел?

Развестись с женой, полностью ее обеспечив материально, и жениться на своей юной избраннице?

Раз нет любви, так гораздо честнее.

Я спросил его: это ваш выбор? Он сказал, что думает над этим. Я спросил его: а как же ваши дети?

Он ответил, что дочь достаточно взрослая, чтоб понять. Я спросил его: а как же вторая дочь, больная?

Он ответил: она все равно ничего не понимает. Она даже не понимает, что я ее отец.

Вы советуете мне, ваше священство, поступить так, как я думаю?

И я ответил ему – нет.

Какой же совет вы мне дадите? – спросил он. И я ответил: оставить все как есть.

То есть жить с женой в семье и иметь любовницу? – воскликнул он. И я ответил – да. Потому что семья – это твой бастион.

Он стал говорить мне, как сильно любит свою любовницу. Что ему с ней непросто, она ведь ревнует его к семье. И тут у него вырвалось: «Лучше бы она не родилась на свет! Лучше бы ее не было вообще».

Я повторил, что мой совет – оставить все как есть.

И он снова спросил: жить на два дома, лгать жене? И я ответил «да», будем молиться, чтобы бог простил эту ложь, этот грех. Ради больного ребенка, отец которого не уйдет из семьи, а всегда будет рядом – защитой и опорой во всем.

Подло жертвовать детьми.

Плохо жертвовать женой.

Невозможно жертвовать любовницей.

Остается один выход – жертвовать собой.

И жертва эта – жить как прежде во лжи.

Он посмотрел на меня странно, мой прихожанин, и спросил: не у иезуитов ли я учился? И я ответил «нет», я разбираю житейский вопрос и подхожу по-житейски, но я встаю на сторону слабейшего.

Ребенок, больная девочка, никогда не узнает. Это не по ее разуму. А то, что взрослые будут мучиться и страдать, – так это их плата за совершенные грехи.

Тени растаяли, отступили – надолго ли? Катя, ошибившись лестницей и дверью, вместо дежурной части вышла из следственного изолятора на залитый полуденным солнцем внутренний двор.

Автозак, выгрузив арестованных, неуклюже разворачивался к воротам.

– Руслана Султанова с экспертизы вернули.

Голос Жужина за спиной, Катя обернулась.

– Вот еще морока. Тут у нас свидетели, дел невпроворот, а у главного входа община кавказская собирается. Выжидают. Что священник?

Катя пожала плечами.

– По нулям, значит?

Что она могла ответить ему? Пересказать свой разговор с отцом Лаврентием?

– Когда вы его отпустите? – спросила она.

– Как только допрошу всех, кого вызвал. К обеду дома будет. Ну что, он того? – Жужин покрутил пальцем у виска.

– Даже затрудняюсь вам сказать.

– Ах вот как уже. А о чем говорил? Ведь он с вами разговаривал, не отмалчивался, как с нами. О чем шла речь?

– О демоне.

Жужин, щурясь от яркого солнца, созерцал автозак.

– Столько времени зря потеряно. Вы нас покидаете?

– Да, Николай Петрович, спасибо за помощь.

– Это вам спасибо за помощь. Всего хорошего.