Я кивнул. В голову мне закралось вдруг подозрение, но я его прогнал. И подумал, что Франц, скорее всего, сменил зеппелиновский рингтон на что-нибудь помелодичнее и помягче, не выдающее его. Ведь прежде он уже выбросил свою разноцветную шапку, облачился в одежду брата и постоянно, каждый день лжет всем вокруг. Я на такое не способен. Нет, не нравственные муки тому виной — просто у меня нет ни таланта, ни сил на это. Если я поеду в Париж, то мне придется рассказать Моник обо всем, что произошло в Скалистом краю.
Я проводил Викторию до отеля — она уезжала рано утром — и пошел домой. Англичанин назвал бы Афины городом, к которому надо привыкнуть. Но я все равно решил пройтись по районам, менее роскошным, чем Колонаки, потому что понимал, что не усну.
Возможно, Моник о чем-то подозревала. Возможно, когда в тепле салона крем начал источать особенно сильный запах, Моник не просто так упомянула пятно у меня на брюках, а с умыслом. Она знала, она тоже знала, что в какой-то степени виновата и что здесь наши дороги разойдутся.
Но сейчас, на закате жизни, мы, возможно, отыщем дорогу обратно, к той развилке, где расстались. Сейчас — если мы хотим, если у нас хватит смелости — мы могли бы пройти по другой дороге. Я убийца. Но срок свой я отбыл, разве нет? Я позволил Францу обрести счастье. Хватит ли у меня сил позволить то же самое себе самому?
На какой-то незнакомой улице — кажется, тут я еще не бывал — из-за угла выбежала бездомная собака. Не глядя по сторонам, она деловито перебежала через дорогу, словно почуяв что-то.
Очередь
Ненавижу, когда без очереди лезут.
Определенно потому, что в одной из них я провела слишком много из своих тридцати девяти лет.
Поэтому, хоть в моем магазинчике «Севен-элевен» было всего два человека, а пожилая женщина завозилась с кошельком, я сурово посмотрела на протиснувшегося перед ней парня. В пуховике — я знаю, что это бренд «Монклер»; я такой пуховик видела и уяснила, что денег на него у меня никогда не будет. К зиме я купила в благотворительном магазинчике хорошее пальто. Но я никогда не избавлюсь от запаха той, кому он принадлежал до меня, той, кто стоял в очереди передо мной.
Здесь редко лезут без очереди — только пьяные ночью; люди в этой стране по большей части вежливые. В последний раз средь бела дня кто-то так откровенно полез два месяца назад. Зрелая, стильно одетая женщина, когда я указала на тот факт, что она прет без очереди, начала спорить, пригрозила поговорить с моим начальником и сделать так, чтобы меня уволили.
Парень посмотрел мне в глаза. Я вижу намек на улыбку. Никакого стыда. И маски.
— Мне только коробку снюса «Генерал», — говорит он, как будто оправдывая словом «только» то, что пролез без очереди.
— Дождитесь своей очереди, — говорю я; на мне маска.
— Он же у вас за спиной, это всего пять секунд займет, — показывает на коробку.
— Дождитесь своей очереди.
— Если бы вы мне его дали, меня бы тут уже не было.
— Дождитесь своей очереди.
— «Дождитесь своей очереди», — передразнивает он, усиливая мой акцент. — Шевелись, сука.
Он шире улыбается, как будто шутит. Наверное, считает, что может так со мной разговаривать, потому что я женщина, работа у меня низкооплачиваемая, я эмигрантка, да и кожа у меня другая — не белоснежная, как у него. И он, судя по всему, передразнивает меня, ломает язык, будто бы имитируя акцент некоего туземного языка, на котором, как ему кажется, я говорю. Или, может быть, он иронизирует и изображает плохого парня. Посмотрев на него повнимательнее, я последний вариант отбросила: глубины в нем нет.