Терминал сообщил, что операция одобрена.

Я взяла из ящика маску и протянула ему.

Засовывая коробку снюса в карман пуховика, он непонимающе пялился на меня.

— Вам в поезде пригодится, — сказала я. — Сейчас это обязательно.

— У меня нет времени на…

— Это бесплатно.

Ухмыльнувшись, парень схватил маску и убежал.

— Ну вот, теперь ваша очередь, — с улыбкой сказала я пожилой женщине.

Когда я заперла дверь нашей однокомнатной квартиры, было почти одиннадцать вечера. Ужасно холодно: я топлю только ночью, когда я дома и электричество дешевле.

Я устала и не стала включать свет. Дома тихо болтал телевизор. Сестру я не разглядела, но откуда-то из темноты послышался ее голос. Она говорит, что я работаю в опасном месте. Что два месяца назад в поезде умерла женщина, а в ее крови нашли следы органофосфата, который применяют в инсектицидах и который похож на зарин. И что то же самое случилось с каким-то молодым человеком. Моя сестра указывает на телеэкран — в камеру серьезно смотрит диктор новостной программы.

Слушая, как у нее скачут мысли, я готовлю поесть — разогреваю то, что осталось со вчерашнего дня. Ей я ничего не готовлю, моя сестра почти ничего не ест с десяти лет — с тех пор, когда она напрасно ожидала в очереди пациентов с туберкулезом, которым пообещали лечение. В прошлом году в мире от туберкулеза умерло столько же людей, сколько от этой новой инфекции. Но, естественно, в новостях про туберкулез ничего не говорят, поскольку здесь, в мире богатых, это не проблема.

— Бедняга, — говорит со слезами в голосе сестра, в это время по телевизору показывают фотографию юноши: лето, он с друзьями на яхте. Он широко улыбается, и я отмечаю, что пятна на переднем зубе нет.

— Посмотри на него, — шмыгнула она носом. — Бессмысленно ведь, что умирает такой молодой человек.

— Да, — говорю я, расстегивая верхнюю пуговицу пальто. — Туда он тоже без очереди пролез.

Кому-то же надо убираться.

Я убираю в городе мусор — не знаю других причин, почему эта фраза пришла мне в голову именно этим утром. Появилось ощущение, будто о чем-то таком я думал ночью, но, когда я много выпью, у меня случаются провалы в памяти — сегодня была именно такая ночь.

Фыркая, затормозила мусорная машина, я спрыгнул с подножки и двинулся к контейнеру возле многоквартирного дома, но перед этим успел увидеть в зеркале один глаз Пиюса. Раньше-то я бегал. Когда-то начальство в офисе не парилось по поводу того, что мусорщики разделывались с маршрутом намного раньше установленного времени — с шести и до половины второго — и могли уехать домой на час или два раньше. Ну или мы разделывались с недельным маршрутом за четыре дня, чтобы в пятницу устроить себе выходной. Но это все раньше — теперь мы обязаны соблюдать правила муниципалитета Осло о графике работы, а значит, если закончим раньше, будем пить кофе или играть в телефон в офисе. Нельзя просто поехать домой — трахнуть жену или газон постричь, так сказать.

Так что бежать я не стал — даже не ускорился, — а шел. Шел, дрожа под летним рассветом, к зеленому мусорному контейнеру — легкому, на двух колесиках, — прикатил его к машине, поставил на подъемник и стал смотреть. Пластмассовый контейнер поднимался в воздух под аккомпанемент повторяющегося гимна гидравлики и электричества, за которым последовал грохот — контейнер опрокинулся, мусор ударился о металлическое дно, и компрессор загудел, спрессовывая мусор. Потом я покатил контейнер на место, аккуратно поставил его рядом с воротами гаража — жители жаловались начальнику. Да пошли бы вы, говорю я сейчас, но в последнее время жалоб было многовато. Не то чтобы мусорщику (со словом «начальник» рифмуется, да же?) легко увольнение схлопотать, но у меня, как говорят, проблемы с управлением гневом. Ну ладно, у меня есть проблемы с управлением гневом. Поэтому я боюсь, что, если как-нибудь начальник зайдет в комнату отдыха и начнет на меня орать в присутствии парней (ладно, есть одна девушка — мусоровоз водит; одна из ста пятнадцати сотрудников), я ему врежу. И тогда меня, ясное дело, уволят.