Они спускались по лестнице, и Шелли выгоняла дочь во двор, где заставляла голой делать упражнения или бегать на месте в гостиной, пока сама сидела на диване.

– Быстрей! – кричала мать.

Тори ускорялась. Иногда начинала плакать. Но подчинялась материнским приказам.

– Ты даже не стараешься!

– Стараюсь, мама! Честное слово. Очень стараюсь.

– Ты неблагодарная маленькая сучка.

– Прости, мама!

– Прыгай выше! Я хочу, чтобы ты прыгала выше!

Это было мучительно. Унизительно. Но любые попытки сопротивляться только продлевали ее мучения. Выполняя то, что вела ей мать, Тори никогда не задумывалась над тем, почему мать заставляет ее скакать голой или устраивает в ее комнате обыски посреди ночи. Ей просто хотелось, чтобы все скорее закончилось.

«Она становилась очень страшной, – вспоминала Тори через много лет. – Я решала, ладно, у меня нет выбора. Чувствовала себя совсем ничтожной. Стыдилась. Но не спорила, потому что от этого стало бы только хуже».

Она была бессильна.

А когда наказание заканчивалось, происходило всегда одно и то же: «Часа через два я снова начинала ее любить, потому что она обнимала меня и говорила: «Прости, я тебя люблю».

В отличие от старших сестер или Шейна, Тори не подвергалась одним и тем же наказаниям по многу раз. Фактически, Шелли очень редко повторяла наказания в отношении младшей дочери хотя бы дважды.

Как-то Шелли решила, что им надо расчистить навес в дальнем углу участка.

– Прямо сейчас! – ни с того ни с сего скомандовала она Тори.

Как обычно, та подскочила с места.

Следом за матерью Тори пошла через двор к навесу, и Шелли сказала ей подбирать газеты и прочий мусор.

– И суй их себе в сапоги.

Это было лишено всякого смысла. Как обычно. Но Тори сделала так, как ей велели.

– Теперь под трусы, ты, кусок дерьма!

Тори испуганно глянула на мать, но не смогла понять, о чем та думает. Ей было тогда лет десять-одиннадцать, но она уже понимала, что все это очень странно.

«А самое странное было то, – говорила Тори впоследствии, – что она просто сидела рядом и смотрела на меня. Смотрела и наслаждалась. Я даже помню, как первый раз, еще ребенком, подумала: Это правда странно… бред какой-то… что-то тут совсем не то».

Тори никому не говорила о том, что творится у них в доме, потому что не хотела неприятностей и считала, что никто ей не поверит. Когда Сэми спрашивала сестру, как идут дела, Тори всегда отвечала, что у нее все в порядке. Она думала, что сама виновата, раз у нее вечно проблемы. Обещала себе исправиться.

Чтобы мама любила ее.

В двенадцать лет Тори начала вести дневник – не для себя, а для школы. Она боялась, что в классе ее станут воспринимать как девочку, отец которой живет где-то на острове, сестра давно исчезла, а мать измывается над ней и над другом семьи, которого сама пустила в дом.

Среди прочего в том дневнике она записала, что любит домашнее видео больше, чем кино.

«Я люблю домашнее видео. Оно мне правда очень нравится. Например, съемки моего дня рождения, когда мне было три года и мама установила большой бассейн для всех детей. Мы тогда здорово повеселились. Пока никто не видел, я взяла свой праздничный торт и бросила в воду. Мама сказала, что это тоже весело, но сестре не понравилось, потому что она его испекла специально для меня. Я обожаю смотреть домашние видеосъемки»