Впрочем, разве они не сами перестали запирать мою дверь? Слуги. Наверняка, это не было инициативой самой Тени. Скорее всего, идея Нармузинова. Знак доверия любимой жене. От этой истеричной мысли захотелось расхохотаться. Так же истерично. Потому что это начинало пугать. Нет, даже не заточение. И не насилие каждую ночь, когда Саид возвращался. Я чувствовала страх от мысли о смирении, посещавших голову всё чаще. Нет, не каждый день. И не пугающим требовательным набатом. А осторожными тихими постукиваниями изнутри черепной коробки. Те самые несмелые, пока не до конца оформившиеся мысли о том, что мне не сбежать. О том, что меня не найдут. Нет, конечно, ищут. Я уверена. Наверное. Должны же искать? Отец и Макс. Хотя у Макса своя дочь есть. И сын. И Дарина. По большому счёту, зачем ем рисковать из-за меня ими? У него своя семья. Как и у отца. У него тоже есть Лекса. И сын. У них сложившаяся дружная любящая семья. Правильная. С любимым здоровым ребенком. Без психологических проблем и огромной обиды на мир. Что если они уже прекратили поиски? Потому что чувство вины, оно же не может мучить человека постоянно? Отец, наверняка, смирится с ним или вообще заглушит его. Лекса поможет. А я им там мешала ведь. Как неправильная, отгрызенная непослушной собачкой часть пазла. Вроде она и есть, но уже не вписывается в полную картину.
И мне остается только смириться? В конце концов, меня здесь не бьют. Не обижают. Не держат на привязи или голодной. Наоборот, каждый день еду приносят. Не объедки ведь? Одежду дают. Красивое бельё. А что происходит по ночам, каждый раз, когда я отказываюсь натянуть на себя эти кружева…ну так не бывает ведь всё идеально и просто так? На блюдечке с голубой каёмочкой. У меня так точно не бывает. Если подумать, я ведь могла оказаться и не у Саида, а, например, на том самом аукционе. А если бы меня купили в какой-нибудь бордель? По рукам бы пошла. Или какой-то старый извращенец забрал меня себя.
Да, смириться было бы самым разумным в моей ситуации. Ведь человек, как и любое животное, привыкает к любой обстановке. Для этого всего лишь нужно время. В конце концов, меня здесь не бьют. Не обижают. Не держат на привязи или голодной…
Ааааааааа…что ж так больно-то? Что ж корёжит-то от осознания надвигавшейся безысходности? А был ли вообще изначально этот выход? И если не был, смогу ли я сотворить его сама?
Я устала. Я очень сильно устала сидеть на пропитавшейся моей болью постели и смот-реть постоянно на дверь и вновь просто мечтать умереть. Прямо сейчас. Если бы можно было отключить все органы чувств…если бы можно было остановить это упрямое сердце, не желающее заткнуться навеки, если бы можно было прекратить эту пытку ожиданием. Оно…ужасно. Оно чудовищнее. О, оно куда более чудовищно, чем тот, кто ждёт своего часа там, за дверью. Нелюдь, который одним своим присутствием заставляет хотеть разо-драть собственную грудь своими же руками и выдрать к чертям трусливое сердце. Я лов-лю себя на том, что согласна бросить к его ногам этот бесполезный кусок трепещущей плоти, пусть топчет, пусть сожжёт дотла, сожрёт, пусть измывается, сколько хочет над ним, вымещая всю ненависть к Вороновым, но только больше не мучает меня этим ожи-данием смерти. Он по ту сторону ждёт своего часа. А я жду его. Жду и боюсь. Дрожу от этого пронизывающего страха.