Сказала и сама застыдилась, а старшая монахиня, уже входя в роль настоятельницы, произнесла веско:

— Паладин тоже мужчина.

— Спасибо, — сказал я с удовольствием. — И вообще-то… неплохой.

— И хотя он стоек, — продолжила монахиня сурово, — но не следует у него отнимать силы, дабы боролся с соблазнами, когда проще их избежать вовсе.

Я сказал почтительно:

— Золотые слова.

По дороге из монастыря пожалел, что в кармане нет зеркала, а в сумку лезть за украденным у горных эльфов некогда. Интересно бы посмотреть, что у меня за лицо такое, почему он сказал, что лицо убийцы?.. Или становлюсь таким?

Или таким у меня становится, когда я смотрю на врага, которого надо… изъять из обращения?

Широк человек, широк…

Мои звери ликуют, что вот мчимся по заснеженным полям, лесам, перескакиваем овраги, проносимся по замерзшим рекам и озерам, находим могучих противников, что преступили закон, сражаемся и побеждаем, и когда в конце концов впереди показалось и стремительно приблизилось уже знакомое место с котлованом, наполовину засыпанным снегом, даже арбогастр тихонько заржал, а Бобик сказал громкое «Гав!».

Снег в котловане разом провалился, тут же взметнулся белым шипящим паром, а следом в небо победно ударил красный столб огня, шириной с основание большой башни замка.

Темно-багровая фигура возникла разом, словно поднялась вместе с адским огнем, могучий голос прогрохотал:

— Смертный… ты все сделал быстро…

Мне почудился намек на мое подчиненное положение, и я отпарировал с достоинством:

— Это сделано не для тебя. Я лишь очищал землю от нечисти, что оказалась в моих владениях из-за твоего неумелого правления.

Вельзевул чуть пригнулся, рассматривая меня с изумлением.

— Смертный! А в тебе не больше гордыни, чем у любого из нас?

Я сказал сердито:

— Если она обоснованна… то это не гордыня. Это у вас гордыня, когда гордиться было еще нечем, а еще хари задирали!

— Ладно, — сказал он, — ты оказался неожиданно хорош. Хотя монахинь мог бы и не освобождать, лишняя потеря времени. Из-за них ты потерял целый день, а мог бы отправить остальных пятерых в ад на сутки раньше…

— Да? — спросил я саркастически. — Может быть, чтобы тебя обрадовать, надо было еще и монастырь поджечь?

Он ухмыльнулся.

— Неплохо бы. Кстати, почему бы тебе этого не сделать?.. Или хотя бы перенасиловать всех?.. Признайся, смертный, такая мысль была? Была, была, я по глазам вижу! А сказано же, не греши даже в мыслях.

Я буркнул:

— Ну, за грешные мысли, думаю, в ад еще никто не попал. Все мы — потомство Змея и Евы, потому в нас не только мысли, но немало всякой дряни еще. А ты, я вижу, знаешь Святое Писание?

Он посмотрел на меня как на редкостного дурака.

— А кто его знает лучше всех?.. Ладно-ладно, это поймешь потом. А сейчас признаю, ты выполнил очень важную работу.

— Я сделал это не для тебя, — повторил я зло. — И это не работа! Благородные люди не унижаются до работы.

Он поморщился.

— Хорошо, ты сделал важное дело.

— Не буду спорить, — ответил я с достоинством. — Но старался не для тебя, как уже сказал.

— Но ты не вернул Натареллу, — напомнил он, — хотя, как кажется, отыскал.