— Ага, значит, она все-таки что-то мухлюет. Она там снова пропишется, им дадут вторую комнату, а жить будет здесь?

— Я этого очень хотел бы.

Калерия Ивановна поглядела на сына с презрительным недоумением. Он повязывал перед зеркалом галстук, и она видела его щекастое, озабоченное и нисколечко не грустное лицо.

— Мне к одиннадцати в суд, мама. На беседу. Если позвонит Нина, скажи ей, чтобы не беспокоилась. Оттуда я обязательно зайду за молоком. Успею. Знаешь, там перед окошечком висит список поставленных на довольствие, ну, фамилии младенцев, кому полагается молоко. Забавно! «Курносов А. В.» Такая кроха — и уже «А. В.», — засмеялся в умилении Виктор.

— Ну что за имя она выбрала — Андрей? При чем здесь Андрей? Я же просила назвать Николаем в честь деда. Нет, все по-своему, все мне назло!

— Все выглядит нормально, Ниночка, и не надо никому ничего объяснять, почему сейчас ты лежишь больная не дома, а у своих родителей.

Объяснение между Виктором и Ниной осталось тайной для Антиповых и Курносовых. Впрочем, о том чрезвычайно важном для Нины и Виктора разговоре никто из родителей не подозревал. Случилось и на этот раз, как уже бывало: Нина по своему капризу какое-то время жила у своих. Кому же и ухаживать за больной, как не родной матери, когда дочь вернулась из Евпатории с воспалением легких. Ей не захотелось своею болезнью обременять свекровь.

— Я не могу к тебе вернуться, Витя. Дело не в том, почему я лежу здесь. Это очень серьезно. У меня будет ребенок. Для тебя чужой.

Он видел, что ей, пожалуй, труднее сделать это признание, чем ему выслушать, и все же сказал:

— Он будет мой. И давай раз и навсегда закроем эту тему. Я не хочу знать никаких подробностей. Мне они совсем ни к чему.

— Но я обязана сказать тебе, Витя!

— Не надо! Умоляю!

— Я изменила тебе! Мне стыдно говорить об этом, но я ведь должна.

— Кто у тебя спрашивает? Я не хочу слышать твоих признаний, они не имеют для меня никакого значения. Прошу об одном: оставайся моей женой.

— Вдруг ты когда-нибудь упрекнешь.

— Нет, не упрекну никогда. Я люблю тебя. Ты это знаешь. Мать моя говорит, что я однолюб. Значит, всегда я буду любить только тебя одну. Пожалуйста, ничего мне больше не говори.

Тещи и тестя не было дома. Виктор выбирал для разговора с женой такое время, когда они уходили, а при них он рассказывал о своей новой работе, о новой двери, появившейся в коридоре тридцать седьмой квартиры.

— Вот поправишься, Ниночка, переберешься домой и увидишь все сама. Отличная получилась дверь, крепкая, красивая даже.

Нина ничего не отвечала, не улыбалась, и это его пугало. Мысль, что она не согласится вернуться к нему, убивала. Стыло сердце, и все на свете делалось безразличным, и новая дверь, и отец с матерью, и новая интересная работа, которая в самом деле очень ему нравилась.

Он уговаривал тихо, терпеливо, настойчиво, просил униженно пожалеть его. Она лежала с заплаканным, некрасивым лицом, с некрасивыми, тусклыми, спутанными волосами, чужая, в чужой, неудобной постели, а ему было ее жалко.

— Встань, Ниночка, на минуту, подушку тебе поправлю.