— Конечно, пусть спит!

Все это Калерия Ивановна сыну и доложила. Он накинул пиджак, буркнул, что голова болит, выйдет, немного воздухом подышит, и проторчал до рассвета под антиповским балконом. Дворничиха заскребла метлой, тогда только он домой вернулся. Отдежурил.

А до сна ли матери было?

— Господи, что за наказание! — плюхнулась Калерия Ивановна перед иконами на колени. Сын стоял под балконом и знал зачем, а она не знала, о чем просить бога: «Чтобы выздоровела Нина? Она и так не помрет. Чтобы Витя не пил? Он же все эти дни как стеклышко. Э, ладно!» И Калерия Ивановна помолилась о себе: — Не оставь меня, грешницу, матерь божья. Ты сама знаешь, чего мне надо. Счастья и покоя. И чтобы все мы, Курносовы, были здоровы.

Исполняя это свое пожелание, пошла на следующий день снова к Антиповым, понесла гостинец: банку малинового варенья, полезного от простуды. Шла Калерия Ивановна не таясь, без платка, высоко держа голову и банку, и воинственно думала: «Нате, глядите, чертовы перечницы, чтобы у вас зенки повылазили. Не к чужим иду, а к собственной невестке, нашей, Курносовой!»

Возвратился из санатория Николай Демьянович, устроил Виктора на новое место, в какое-то очень важное учреждение лаборантом, и Калерия Ивановна воспряла:

— Вот, оказывается, как обернулось, Коля! К лучшему.

Поговорили супруги по душам, сочувствуя друг другу, помечтали, что пора бы уж закончиться неприятностям, пора пожить бы в тишине и покое.

— Ах, откуда покой, Коля? Каково глядеть на Витю, как он вздыхает и сохнет? Что делать? Ты отец, ты объясни ему, что жена у него могла бы быть лучше. Он по Нинке весь извелся!

— Ну, мать, другую жену ему не приведешь и любить не заставишь. Свет клином сошелся на Нине. Боюсь, он и на новом месте долго не удержится, снова запьет, если не помирится с ней. — Николай Демьянович повздыхал и развел руками: — Ради нашего сына ты уж старайся, ходи к Антиповым каждый день. Такая у тебя сейчас задача.

— Была бы Антипиха поприветливей, а то с кем мы с тобой породнились? Простая баба, не то уборщица, не то гардеробщица в парикмахерской за углом, а гонору, гонору! Разговаривает сквозь зубы, впускает в комнату эдак неохотно, без уважения, вроде одолжение делает. А я с ней должна церемониться, улыбаться ей вежливо и любезно, расспрашивать, какая вечером, а какая утром у Ниночки температура, да кашляет или нет, потеет или нет, да не послать ли Витю за лекарством. Мне ужасно все это надоело!

— Терпи, мать. Действуй!

Калерия Ивановна перед занавеской, за которой лежала Нина, внятным шепотком рассказывала о переживаниях сына:

— Измучился он, бедный, исстрадался. Жена, ведь это половина сердца! Конечно, понимает и то, где он теперь работает, поэтому уж не позволяет себе ни капли!

Говорилось все это не для Антипихи, не верившей в трезвое поведение зятя, а для Нины. Терпеливо дожидалась свекровь, когда же невестка подаст голос, спросит о муже, и дождалась:

— Как работается Вите на новом месте? — спросила Нина слабеньким, виноватым голоском.

«Соблаговолила! — подумала свекровь, едва не фыркнув от раздражения. — Могла бы и раньше поинтересоваться. Чай, не овдовела!»