— Я ей: «Здравствуй, Нина, с приездом!» А она и головы не подняла.

Виктор, как услыхал, заметался. Носится по комнате вокруг стола, ну истинно тигр в зоопарке! Кинется в коридор к телефону, но стесняется звонить. Как же он скажет? Позовите жену мою, она, кажется, приехала? Да тут все соседи обхохочутся до икотки. Пришлось Калерии Ивановне пойти на поклон к Авроре. Выспросила у ней все досконально: какая походка была у Нины, в чем одета, — и пристыдила:

— Не совестно тебе, Аврора? Какая же ты подруга, если нас, Курносовых, срамишь при соседях? Ну, видела Нинку — и ладно. Могла бы потихоньку мне в комнате сказать, а ты гремишь на всю кухню!

Аврора по обыкновению обозлилась за выговор, покричала, но негромко, и сама вызвалась сбегать к Антиповым. Старик плотничал понемножку, жильцы часто к нему обращались. Вот и она пошла попросить его починить оконную раму.

— И-и, что ты! — докладывала Аврора, быстренько воротившись. — И на порог меня Антипиха не пустила, захлопнула дверь перед самым моим носом.

Шептались подруги долго, шастали одна к другой по коридору весь день и весь вечер, вздыхали, поглядывая на Виктора как на больного.

— Ну, накурил. Моль в твоих комнатах, Калерия, теперь лет десять не заведется.

— В моли ли дело? — голос Калерии Ивановны дребезжал слезами. — Может, мне самой сходить к Нинке? Я свекровь. Имею я право узнать, что такое с невесткой случилось? Проводили мы ее месяц тому назад здоровой, ждали, что такой и вернется. Расстались мы с ней по-хорошему, поцеловались на вокзале на прощанье — и на тебе, одолжила! Плюнула нам в рожу при всем народе! Ну не хочешь с Витькой жить, не живи, никто силком не принуждает. Но сохрани приличие! Приехала, прийди и скажи «здравствуй». Не свекрови же первой к тебе идти, справляться о самочувствии? Перед кем унижаться?

Не обедали, не ужинали. Сама Калерия Ивановна перехватила кое-как у подруги, а Виктор был сыт одним дымом. Умаялся, сердечный, шагать вдоль стола, улегся на диванчике. Бледный, аж зеленоватый, щеки повисли складками, нос обтянулся, лежит, глядит в потолок — ну страшно и потревожить. Попросил:

— Мама, сходи к ней, узнай.

Отказать у Калерии Ивановны духу не хватило. Сказала, поперхнувшись:

— Подожди. Пусть смеркнется. Пойду, как стемнеет.

И через час, накинув темненький платок, чтоб не бросаться в глаза любопытным соседям, подалась Калерия Ивановна вдоль палисадничков, проклиная в душе старух, сидящих на лавочках возле подъездов: «Выпялились, ведьмы, сплетницы, рогульки!»

У Антиповых пахло лекарствами. Отец и мать пили чай при слабенькой настольной лампе. Нина спала за занавеской в родительской постели. Разговаривали шепотом. Предложили чаю и сватье. Села, неудобно же отказаться. Начала было возмущаться невниманием невестки, но Антипиха строго повела большим носом, поглядела на гостью исподлобья, и та сбавила тон, заговорила помягче:

— Чего это Нина вздумала вас, родителей, стеснять, когда у нее с мужем есть отдельная комната?

— Это уж, свашенька, ее дело. Вот поправится, с нее и спросите, — ответила мать. — Я сама ничего не знаю. Дочка наша приехала больная, еле на ногах держалась. Может, простудилась в море, а может, дорогой обокрали. Уложила я ее поскорей, пощупала лоб — горячий, вызвала врача. Врач сказал, что нервное расстройство и сильная простуда. Не велел ее волновать, покой велел соблюдать полный. Так что, извините, не стану я сейчас ее будить, недавно она заснула.