Еще несколько писем прислал Закревский, и Крылов не помнит, на все ли отвечал. Спохватился как-то после Нового года: где же поздравление от старика? Было или не было? И решил, что, как потеплеет, съездит сам к нему и навестит. Не за тридевять земель, а всего час электричкой.

Автобус круто повернул и остановился у низких полураспахнутых ворот. От знаменитой княжеской усадьбы сохранился большой старинный парк. Синеватые верхушки елей поднимались позади простенького двухэтажного дома, выкрашенного в светло-канареечный цвет. Вокруг было по-деревенски просторно, редкоголосо и малолюдно, и солнце светило не знойно, будто не торопясь.

Через дорогу против ворот стояла церковь, нарядная, недавно побеленная и покрашенная, и купы деревьев меркли перед сверканьем ее куполов. От церкви шла старушка в белом платочке и сером байковом халатике, и ничего сиротского, старчески-жалкого Крылов в ней не увидел. И в садике перед домом старушки судачили обыкновенно, как на бульваре, и мужчины, как на бульваре, забивали козла. Больничность была в одежде, в фигуре нянечки на крылечке и в палках, колясках, костылях.

Но почему-то вдруг усилилось чувство тревоги, прилипшее еще в электричке к Крылову. Он отгонял его, уговаривал себя не бояться и медленно шел по дорожке к дому, надеясь увидеть Петра Максимовича где-нибудь на скамеечке среди беседующих или услыхать, что Петр Максимович болен, и это к нему в палату едет чубатый паренек в инвалидской коляске, и это к нему бежит худенькая медсестра.

Парень притормозил коляску, оглядел Крылова не любопытно и поехал дальше: чужой так чужой.

— Ищут кого-то, — сказала одна из старух, кивнув на Крылова, и заслонилась ладонью от солнца: — Вам кого?

— Закревского. Петра Максимовича.

— Ах, писателя… — Рука старухи упала так бестелесно, так безжизненно, что Крылов понял, прежде чем услыхал. — Умер он еще зимой. А вы ему сын или знакомый?

— Я его друг, — стыдливо и тихо назвался Крылов, и старые, больные, калечные женщины повздыхали: пожалели его, молодого, красивого, здорового.

— Постойте-ка, — окликнула с крыльца няня. — Подождите, я позову вам человека, с которым в одной комнате Закревский жил.

Крылов растерянно пожал плечами: а на что ему тот человек? Но няня скрылась уже в подъезде и уходить без нее было неудобно. Вернувшись, она сказала:

— Сейчас.

И тут же на ступеньки выбежал безрукий быстрый мужчина, поправляя на ходу движением торса заправленную в брюки рубашку — светло-сиреневую, чистую, со складочками от утюга.

— Меня не было, когда Петр Максимович умер, — сказал безрукий, и грустное извинение обозначилось на встревоженном, с четкими мышцами лице. — Я к себе уезжал во Владимирскую область. Вызвали срочной телеграммой, что мать больна. До весны дома пробыл, а вернулся — Петра Максимовича уже нет… Говорят, что пришлось гроб везти самим на саночках. Дороги позаносило, сугробы были большие, и машине на кладбище не пройти. А на саночках проехали.

— Кто-нибудь из близких на похороны приезжал?

— Никто. Может, и не знали, не велел Петр Максимович сообщать. Он ведь завещание оставил, чтобы все сожгли.