— Что вы, что вы! Отлично! Главный врач у нас чудесный человек. Как узнал, что мне снова предстоит большая работа, назначил дополнительно витамины; сестра-хозяйка отдала в полное мое владение пишущую машинку; соседи по комнате — оба чистое золото — создают условия, уходят с самого утра гулять. Один, совсем молодой парнишка, ездит в коляске, а у другого — тот постарше — от рождения нет обеих рук. Но видели бы вы, как ловко он закуривает ногами: сигарету вынимает, спичкой чиркает — и все пальцами ног!

Внутренне вздрогнув, Крылов не сумел подавить вздоха. Безрукий человек, закуривающий ногами, — сохрани и помилуй такое увидать!

— Я ведь к вам, Игорь Васильевич, вот зачем, — слабея голосом и тускнея ликом, сказал Закревский, виновато и поспешно раздергивая завязочки папки. — Я вам «Марию» свою привез. Хочу просить вас о великом одолжении: вычеркните то, что плохо на ваш взгляд. Знаю, знаю, дел у вас и без меня много, но мне-то не к спеху, я и подожду. А то вы понаставили на полях птичек, а к каким словам — неизвестно. Вы не стесняйтесь, вычеркивайте, вычеркивайте…

Крылов усмехнулся: ох уж эта «Мария»! И согласился неожиданно для себя.

— Игорь, подойди, тебя к телефону! — крикнули в коридор.

— Подождите минутку, выйдем вместе. Я провожу вас на вокзал, — сказал Крылов, но когда вернулся примерно через четверть часа, старика не застал, а на диванчике лежала папка с «Марией» и на ней записочка — знакомая дрожащая вязь: «Не хочу отягчать вас более своею персоною. До свидания, мой молодой друг».

Волнистые буковки, чтобы не упасть, цепко держались одна за другую.

Обещание свое Крылов исполнил, но не до конца. Он отослал автору злосчастную «Марию», исчеркав в ней только четыре главы. Он не умел просто вычеркивать, а правил, дописывал, вставлял, писал целые страницы поверх строчек Закревского и возмущался собой: какое у него право навязывать автору свою манеру, свою мысль?

Закревский же остался доволен, благодарил за помощь и сообщал, что весною пришлет на суд Крылова новый вариант: «…Я очень доверяю вашему мнению, Игорь Васильевич, мне не так уж много отпущено дней. А «Мария» — первая и последняя моя песня, лебединая, можно сказать. Увидеть бы ее напечатанной, допетой, и умереть спокойно — свершил!»

Письма от Закревского приходили часто, начинались обращением «Мой молодой друг», а далее следовал подробный отчет о работе над повестью. Крылов посмеивался: упорный старикан! Кропает и кропает свою «Марию», будто великое произведение создает.

Обновленная «Мария» прибыла в апреле. Автор уложился в заказанный самому себе срок, и Крылов с насмешливым любопытством в первый же свободный вечер взялся за нее. Бросил, отослал обратно с резким ответом: «Вы же ничегошеньки не изменили, если не считать имен и профессий Марииных мужей. Почему, скажите, она — ваша мечта, ваше творение — раздевается направо и налево? Неужели самому не жаль?»

Ответил Закревский ядовито: «Уж не пуританин ли вы, мой молодой друг? Да, моя Мария грешница, но она святая. Грешная и святая — разве такого не может быть? Она живая женщина из плоти и крови, и по ее назначению ее принимает жизнь».