Он попытался удержать Ч., но тот вырвался и начал одеваться. Он стиснул зубы. Стоял и смотрел, как его произведение, этот цветочный вихрь, с которым он еще чувствовал крепкую связь, запихивают в бесцветную рубашку.

– …Мое поведение нельзя не понять, поэтому не ругайте меня, считая ограниченным болваном. Сегодня я вот что узнал. Оказывается, я более консервативен, чем думал о себе. Я согласился сняться из любопытства, но, знаете ли, нести такую ответственность тяжело. Наверное, что-то во мне должно измениться… но прежде всего мне требуется время. Извините, сонбэ.

В торопливых словах Ч. заключалась очевидная истина, а сам молодой человек, должно быть, получил душевную травму, неизвестно, насколько сильную. Ч. кивнул ему на прощание, а затем, для приличия бросив взгляд женщине, стоящей у окна, торопливо зашагал к двери.

– Извини.

Когда Ч. с шумом выехал со двора, он попросил у нее прощения. Она надевала свитер. Ответа не последовало. Она просунула ноги в джинсы, но вместо того чтобы застегнуть молнию до конца, вдруг издала смешок.

– Почему ты смеешься?

– Вся намокла…

Потрясенный, будто его огрели чем-то по голове, он стоял, поедая ее глазами. А она и в самом деле с удрученным видом топталась на месте, не зная, то ли поднять, то ли опустить молнию. И лишь тогда, спохватившись, он обнаружил, что все еще держит камеру в руках. Положив ее на пол, он быстро направился к прихожей, через которую только что вышел Ч., и запер дверь на ключ. Одного замка ему показалось мало, и он накинул еще и цепочку в верхней части двери. Затем ускорил шаги и почти бегом бросился к ней, обнял и повалил на покрывало. Когда он спустил ей джинсы до колен, она сказала:

– Нет, нельзя.

Не только словами выражая отказ, она грубо оттолкнула его, встала и надела джинсы. Он смотрел снизу, как она поднимает полнию и застегивает кнопку. Он встал, подошел к ней и прижал к стене ее тело, еще не остывшее от желания. Ему хотелось с силой вдавиться в ее губы, всунуть ей в рот свой язык, но она опять резко оттолкнула его.

– Почему нельзя? Потому что я муж твоей сестры?

– Не, не поэтому.

– Но ты же сказала, что вся намокла.

Молчание.

– Тебе понравился этот парень, да?

– Нет, другое. Цветы…

– Цветы?

В один миг ее лицо вдруг стало таким бледным, что он испугался. Прикушенная нижняя губа, ярко-красная, чуть заметно дрожала. Четко выговаривая четко каждое слово, она сказала:

– Я и вправду очень хотела… Никогда еще мне не хотелось этого так сильно. Цветы, покрывавшие его тело… Это из-за них я уже не могла терпеть. И все, только из-за них.

Он смотрел, как она отворачивается от него и твердыми шагами идет к выходу. Когда она, сминая задник, сунула ноги в кроссовки, он бросил вслед:

– Но если так…

Он чувствовал, что вместо слов из него рвется крик.

– Значит если и на моем теле будут цветы, ты отдашься мне?

Она повернулась и прямо посмотрела на него. Казалось, ее глаза говорили: «Конечно. Ведь нет никаких причин отказывать». Именно это прочел он в ее взгляде.

– И это… можно будет снять?

Она улыбнулась. Неопределенно, словно ни в чем не отказывает, но и не понимает, зачем это нужно. Или так, словно тихо над чем-то насмехается.